Бледное солнце Сиверии

— В общем, приказывают тебя… убить. А все бумаги, которые будут найдены, немедленно доставить на «Валир» капитану Крюкову.

— Ну, теперь мне ясно, откуда ноги растут… И что делать?

— Что делать? Сам не знаю. Пока прикидывайся этим… забыл…

— Сверром.

— Вот-вот, ты Сверр от моего брата Демьяна. Где остановился?

— У матушек Глазастиков.

— А… знаю… Хорошо, пусть так. И, будь осторожен.

Дверь снова открылась.

— Слышь, Лешук, — задорно сказал Ефим. — Зайди на минутку. У нас тут дело такое…

Наёмник не преминул заскочить.

— Говорю, водяники совсем распоясались, — как бы продолжал разговор Ефим. — Тут Сверр такое рассказал!

Лешук недоверчиво посмотрел на меня.

— Надо что-то решать с этими дикарями. Ты как думаешь?

— Надо, — кивнул головой наёмник.

— Может, возьмёшь своих людей, да отправитесь на Старый утёс…

— Что? — глаза у Лешука округлились. Он явно испугался. — А кто будет людей от орков оберегать? Не приведи Сарн, конечно, такого, но вдруг они попрут сюда, в слободку, что тогда?

— Страшно умереть, да? — усмехнулся купец.

— А тебе, Ефим Савватеич, не страшно разве? — Лешук напрягся, вылупив свои огромные глаза на купца. На его шее вздулись тёмные жилы.

Молотов не ответил. Его взгляд и взгляд наёмника встретились. На какую-то секунду глаза Ефима потухли, наполняя его разум воспоминаниями.

Был вечер. Большая семья ужинала за огромным дубовым столом, который Ефим заказал у известного мастера.

Поначалу так и было, и ведь всё как всегда. Ефим любил подобные моменты, чувствуя некую гордость за то, что у него дела идут хорошо, что у него столько будущих потомков, пожалуй, единственного из всех Молотовых. Ведь, каждый сын, или дочь, в будущем приведут по несколько внуков, те тоже нарожают детей, и семья со звучной фамилией Молотовых разрастётся, заняв не менее важное положение, чем представители благородных семейств. Ефим это видел так явственно, что просто уверовал, как в некую непреложную аксиому.

Но сегодня он был несколько рассеян, хотя только-только заключил преотличную сделку с одним купцом из Светолесья. И, как полагается, эту сделку чуть обмыли. Но выпили немного, так, чтобы повеселей стало. Но вот беда, то, что казалось таким приятным и радостным каких-то полчаса назад, теперь виделось неким мрачным пятном, яростно терзающим душу.

Почему? Что не так? — вопрошал Ефим, и не находил ответа.

Мысли закружились в водовороте. Думалось о детях, о семье, о проблемах, о братьях, сестрах в Новограде. Потом мысли спутались и заскакали зайцами, вызывая то одно неприятное воспоминание, то другое. Ефим даже не заметил, что уже перестал зачерпывать ложкой из тарелки, купленной на ярмарке в Умойре (тамошний фарфор да в купе с росписью в велико-постоловском стиле — это нечто; не у всех в столице подобную посуду найдёшь), и сидит с остекленевшим взглядом пустых глаз.

— Тятя, а если ты умрёшь? — сей простой вопрос прорвал туман рассуждений, ввалившись в разум, подобно упавшему на дно реки камню.

— Что? — переспросил Ефим, поднимая взгляд на самую младшенькую Олечку.

— Тятя, ты ведь умрёшь тоже? — спросила она.

К чему сей вопрос? — не понял Ефим.

Он пропустил весь вечерний разговор, в котором, оказывается, вскользь упомянули, что вчера помер Митрофан.

— Придёт время… — начал отвечать Ефим. — А что?

— Грустно будет.

— Кому грустно?

— Мне… Нам будет грустно без тебя, — отвечала Олечка.

Четыре года, а была посмышлёней остальных в её возрасте.

— Глупости… Ты всё быстро забудешь, — ответил Ефим, вдруг осознавая, что говорит-то он о себе.

Ведь это он забыл и отца, и мать.

Когда же я о них поминал? В прошлом году? В позапрошлом? — вспомнить, никак не удавалось.

— Почему? Не надо умирать… это плохо.

Ефим резко встал, чувствуя, что алкоголь заполз в разум и вот-вот прошибёт слезу.

Вся семья замерла, глядя на отца, который вдруг густо покраснел. А глаза его словно остекленели.

Смерть, это плохо, — мелькнуло в голове. Смерть это небытие. Тьма чистилища. Там нет чувств. Нет ничего… Одни лишь Искры, ждущие возврата в Сарнаут…

Ефим посмотрел то на меня, то на наёмника, а потом пространно заметил:

— Ну да, ну да… Ладно, Сверр, ты иди, мне тут поговорить надо…

И я вышел вон.

Сердце предательски стучалось в груди, отдавая в ушах тугим звоном.

Ну, вот теперь-то, многое и становилось понятым. Скорее всего, у Ефима просто не было выхода, раз он мне открылся. Лишь бы потом назад не стал отматывать. Сдаст тогда и пиши пропало.

А ведь Стояна меня предупреждала. А ты, Бор, в сны не веришь. Так то оно!

На дворе стояли всё те же наёмнички, хмуро поглядывающие на меня. Я прошествовал мимо и направился к семье Глазастиков.

11

Матушки были взволнованы. Они крутились у полок, что-то разыскивая. Дед уже проснулся и сейчас сидел на скамье.

— Тебя, Бор, приглашают к себе старейшины, — несколько печально сказали матушки.

— Что-то случилось?

— Нет, просто дань вежливости.

— Почётный гость? — чуть улыбнулся я.

— Да. Нам известно про Тона Ветродуя и, кроме того… кроме того, послы Сивые говорили, что ты благородный человек.

— Нужна помощь? — прямо спросил я.