Бледный всадник: как «испанка» изменила мир

«Болезненная реадаптация, деморализация и беззаконие – слишком хорошо знакомые симптомы восстановления общества от шока, вызванного чумой»[377]

, – историк Филип Циглер[378]

писал это применительно к периоду тяжелой ломки, пережитой человечеством после «Черного мора», но то же самое в равной мере касается и испанского гриппа. Болезнь затронула около трети жителей Земли и унесла жизни каждого десятого (как минимум, а не исключено, что и каждого пятого) из заболевших. Со временем человечество, конечно, продемонстрировало присущую ему способность к упругому восстановлению, вот только заметно это стало далеко не сразу, а из нашего будущего далека и лишь на уровне численности народонаселения стран и континентов. Но, если спуститься пониже, подойти поближе и вглядеться попристальнее, то – едва лишь начинают проступать фигуры и лица отдельно взятых людей – невозможно и сегодня отделаться от ужаса при осознании того, что довелось пережить этим людям и какую непомерную цену они заплатили за то самое «восстановление на уровне популяций».

Из обломков разрушенных «испанкой» семей люди вынужденно формировали новые. Столетие спустя все выглядит так, будто иначе и быть не могло, тем более что и самим своим существованием многие из нас обязаны этой вынужденной перетасовке карт в неполной колоде, устроенной нашими предками. Мы ведь привычно ведем свою родословную от тех, кто выжил. А сами-то выжившие, пытаясь заглянуть в будущее до начала той пандемии, вполне вероятно, представляли себя живущими в совсем других семьях. Затеяв в 1982 году перестройку когда-то перешедшего ему по наследству дома под Сундсваллем, шведский фермер Андерс Халльберг обнаружил в кирпичной стене тайник с пачкой писем. Это оказалась любовная переписка его деда Нильса с будущей первой женой Кларой. В деревне ее иначе как «красавица Клара» не называли, а Нильс завоевал ее сердце вдохновенной игрой на фортепьяно. В одном из писем, датированном 17 января 1918 года, Клара писала жениху: «Мой и только мой любимый Нильс, <…> тоскую по твоим объятиям и даже выразить не могу, как мне тебя недостает. Буду в субботу пятичасовым поездом. Шлю тебе тысячу горячих приветов и поцелуев. Твоя Клара. P.S. Виделась сегодня с Энглой, она просит передать тебе ее почтение, что и делаю»[379]

. Нильс и Клара обвенчались в августе 1918 года, а в апреле 1919 года беременная Клара умерла от испанского гриппа. Через три года Нильс женился на ее кузине Энгле, и в 1924 году у них родился первенец – будущий отец Андерса. Но к пианино Нильс больше до конца жизни не прикоснулся, а переписку с Кларой, очевидно, спрятал в тайник, будучи не в силах сжечь эти трогательные письма.

«Из всех сестер Феля была бы первой красавицей», – писал Ярослав Ивашкевич[380]

в экранизированной в 1979 году польским режиссером Анджеем Вайдой[381] повести «Барышни из Вилько», где рассказывается о том, как смерть Фели от испанского гриппа продолжает неотступно преследовать пятерых ее выживших сестер. Десятилетиями не отпускало людей хроническое ощущение существования параллельной реальности, в которой все сложилось бы иначе, – и практически все потерявшие близких памятовали об этих пресекшихся «альтернативных историях» своей жизни. Слишком много людей погибло, и слишком часто казалось, что смерть выбирает жертвы вслепую. Как все сложилось бы, если бы умер кто-то другой? Этот вопрос не просто занимал умы выживших, а даже вселял в них некое подобие чувства вины перед умершими. Старики-родители, лишившиеся взрослых детей, переживали свое горе молча, как того требовал их этикет, а потому картину Шиле «Семья» знают и превозносят, а о скорбных переживаниях матери художника Марии нам неизвестно ровным счетом ничего, а ведь она пережила сына на целых семнадцать лет.