Блек. Маркиза д'Эскоман

Пока Луи де Фонтаньё рассматривал ее, Сюзанна бесцеремонно уселась на один из стульев гостиной; вид ее говорил о том, что она только что прошла большое расстояние: на лбу ее блестели крупные капли пота. Она вытерла их большим клетчатым носовым платком, а затем, тяжело дыша, как усталая лошадь, которую ведут к водопою, слово в слово повторила свой вопрос, обращенный к молодому человеку:

— Не угодно ли, сударь, чтобы я вас проводила?

— Нет, — отвечал Луи, — но вместо этого я хочу попросить вас об одной услуге.

— Какой?

— Объясните мне сказанные вами вчера вечером слова: они остались для меня загадкой.

— Я их уже не помню.

— Однако я помню их достаточно хорошо, чтобы передать их слово в слово на суд господину маркизу д’Эскоману. Вероятно, в устах домашней прислуги они покажутся ему весьма странными.

Глаза Сюзанны сверкнули как две молнии.

— Я не служу господину д’Эскоману, — отвечала она, не пытаясь даже скрыть своего презрения, — я кормилица и гувернантка госпожи маркизы, и он не имеет никакого права разлучить меня с ней.

— Значит, вы ее очень любите? — спросил Луи де Фонтаньё, для которого разговор об Эмме уже был счастьем.

— О ком вы говорите? О моей дочери?

— Я говорю о госпоже маркизе.

— Почему же, или, вернее сказать, как же мне не любить ее, когда я ее вырастила? Вот вы уже полюбили ее, хотя увидели вчера лишь в первый раз.

— Вы, кажется, подслушали мой разговор с маркизой!

Сюзанна Мотте рассмеялась.

Луи пристально посмотрел на нее и спросил:

— Что же смешного вы нашли в моих словах?

— Когда вы узнаете, что не проходит и ночи, чтобы я не вставала поглядеть, как она спит, часами прислушиваясь к ее дыханию, следя за выражением ее лица, готовая разбудить ее, если жизненные печали будут преследовать ее во время сна, — то не удивит ли вас мое желание узнать, о чем говорил с ней человек, на мгновение ставший хозяином ее судьбы?

— Послушайте, неужели вы всерьез сожалеете о счастливой развязке моего поединка с мужем вашей госпожи? — спросил Луи де Фонтаньё, понижая голос.

— А почему бы нет? — промолвила Сюзанна Мотте, пристально глядя на Луи де Фонтаньё.

Он не смог подавить в себе удивления.

Сюзанна Мотте продолжала, стиснув зубы и сверкая взглядом:

— Проникнетесь ли вы жалостью и станете ли оплакивать убийцу, искупающего на эшафоте смерть одного из своих ближних?

— Но господин д’Эскоман…

— Как! — с горячностью воскликнула Сюзанна. — Вы неумолимы к несчастному, кровью добывающему хлеб своим детям, а мне запрещаете ненавидеть того, кто, отняв у меня мое дитя, украв его у меня, убивает его на моих глазах, терзает его самыми страшными пытками, казнит его самой страшной мукой — отчаянием? Да вы действительно сумасшедший, молодой человек!

— Тише! Вас могут услышать!

— Ну, услышат меня, и что? Да я сама выскажу господину маркизу то же самое в глаза. Я скажу ему, что сегодня утром я поставила в церкви свечку Пресвятой Деве и просила ее услышать, наконец, мою каждодневную молитву. Ах, вы не знаете, что такое мать, коль скоро вас пугает ненависть. А ведь я ее мать; не я ли вскормила ее своим молоком в ущерб моему бедному ребенку? Каждая ее слезинка — слышите ли вы? — каждая слезинка, скатывающаяся из ее глаз, падает на мое сердце и ранит его; и давно уже в этом сердце не должно быть места для новой раны. Сколько же слез она выплакала!.. Поверите ли вы мне, что у нее, двадцатидвухлетней, светловолосой, уже появляются седые волосы? Тут преступление, сударь, страшное преступление! Ах, я прекрасно все понимала и не желала этого брака. Господь свидетель, как я не желала этого брака. Видеть, как маркиз распродает ее земли, проматывает ее состояние, — все это было бы еще ничего, если бы она хоть раз услышала от него одно из тех слов любви, какие вы только что сказали ей! А она-то это любит; никто не знает и никогда не узнает, что происходит в ее сердце. Совсем крошкой, целуя меня, она завела привычку крепко прижиматься губами к моим щекам, и это меня пугало. Она, мое дорогое дитя, не умеет ничего чувствовать наполовину. Когда, бывало, я бранила ее, ей было мало поплакать или надуться, как делают другие малышки; нет, она бросалась к моим ногам, говоря: "Сюзанна, моя добрая Сюзанна, скажи мне, что ты меня еще любишь!" И тогда уже я думала: "Господи, что будет, если тот, кто заменит меня, не сможет отвечать на ее любовь лаской так, как это делаю я?" А случилось именно то, чего я опасалась. Я не ошиблась. Один только Бог ведает, как она страдает. Она гибнет, она обречена! Нет, нет, нет, она не сможет так жить!

Эти последние слова Сюзанна произнесла сдавленным голосом, покачав головой. Казалось, что зловещее предсказание с трудом вырвалось из ее горла. В заключение она разразилась рыданиями. Затем, взяв с рабочего столика какое-то вышиванье, которого касались руки ее хозяйки, она стала осыпать его поцелуями и обливать слезами.