Блеск и нищета шпионажа

В машине он открыл коробочку и внимательно рассмотрел крошечные пачки с порошком. Душа металась между добром и злом, Руслановский считал себя человеком строгих моральных принципов, не опускавшимся до подлости, впрочем, колебался он недолго, интересы дела легко одержали победу над высокой моралью, прав был Питт-младший, когда говорил, что интересы государства — суть оправдание подлости тиранов и рабов.

Катков тоже не испытал приятных чувств, поставив перед резидентом тяжкую задачу: он не любил действовать без санкций свыше. А в данном случае, когда он докладывал дело Карцева председателю, тот потер двумя руками залысины, пожевал сухими тонкими губами и промолвил:

— Представляете, какой будет удар для всех нас, когда он заговорит на военном трибунале. Организация будет скомпрометирована навсегда, политбюро наверняка вкатит мне выговор, если не хуже, а вас… вас придется перевести на другую, менее важную работу…

— Что же делать? — заволновался Катков, но шеф неопределенно пожал плечами и не посоветовал ничего вразумительного. Однако за бесстрастным блеском очков в умных, цепких глазах Катков прочитал намек. Сначала он не поверил себе — ведь политбюро запретило политические убийства после ликвидации Бандеры, и не потому, что вдруг переродилось в гуманистов, а по той причине, что, как правило, убийство оборачивалось огромным политическим скандалом и ничего, кроме неприятностей, не приносило. Неужели? Значит, ему поручалось без всякой страховки… Без всяких бумаг, без решения политбюро и даже без визы председателя, на свой собственный страх и риск…

Председатель смотрел внимательно сквозь очки, седой как лунь, хитроумный колдун.

— Еще великий Ленин выступал против террора… но теория суха, и вечно зеленеет дерево жизни.

Каткову предоставлялся карт-бланш со всеми вытекавшими отсюда последствиями, решение самостоятельное и непростое, поэтому совсем неудивительно, что после встречи с резидентом рука невольно потянулась к холодильнику и извлекла оттуда традиционное содержимое.

— Все-таки дурак у нас резидент, — захохотал Кусиков. — Ведь ему и в голову не пришло, что Гусятников — это наша красная селедка! Ваша идея. Все-таки у тебя не голова, а золото, Витя! Давай выпьем за твою голову! (В минуты восхищения друг детства Кусиков переходил с шефом на «ты»).

За голову выпили с энтузиазмом победителей, Кусикова отнюдь не шокировало решение убрать предателя, наоборот, чего тут либеральничать? Еще Горький писал, что предателей нужно давить, как вшей, — так во время войны расстреливали дезертиров (во время войны Кусиков служил в Смерш), чего с ними цацкаться? Он не понимал, что Каткова беспокоил не столько сам акт возмездия, сколько непредсказуемые последствия, — ведь шеф хорошо помнил то время после двадцатого съезда, когда начали таскать надопросы старых чекистов, участвовавших в сталинских репрессиях, а вдохновителей сталинского террора, выдающихся разведчиков Судоплатова и Эйтингона, запросто отправили в каталажку. Разве не может наступить такое время, когда какой-нибудь вонючий законник раскрутит дело убитого Карцева и потребует привлечения к суду Каткова и Руслановского?

Тем временем, как и ожидалось, Карцев дозвонился до резидента и пригласил его на ужин в недавно полученную квартиру на Большой Бронной улице. Угощали по первому разряду: закуска а-ля рюсс (соленые огурцы, помидоры, рыжики и прочее), нежная, как поцелуй арфистки, малосольная семга, икра черная и красная, угорь, выловленный лично в Эстонии и закопченный тоже лично. Баранья нога, изысканная, с минимумом жира, взятая по блату в «Арагви», Полина запекла ее в духовке и подала на огромной грузинской тарелке, обложив зеленью. Пили просто и с любовью: Руслановский отказался от «бурбона» и предпочел водочку на лимоне, Карцев же с головою окунулся в «Чивас ригал» — ведь резидент притаранил в подарок целый ящик этого божественного напитка. Баранину, естественно, ели под кахетинское и кварели, причем не из московских магазинов, а лично присланное из братской Грузии председателем республиканского КГБ. Полина для приличия посидела минут десять с мужчинами, повздыхала о быстротечности бытия, неблагодарности детей и прочее, выпила рюмку и ушла в другую комнату, оставив мужчин одних.

— Долго ты будешь в Москве отсиживаться, пора и на передовую, — говорил Руслановский. — Вот я через год уеду, ты меня и замени.

Предложение было неожиданным и лестным для Карцева: хотя он числился непосредственным начальником резидента, но на деле последний имел гораздо больше власти и подчинялся председателю.

— Дадут ли американцы мне визу? — засомневался Карцев.