Блюз Сонни: Повести и рассказы зарубежных писателей о музыке и музыкантах

Это было первое доброе слово, услышанное ею за долгое время; и так как исходило оно от него, с которым она так дурно поступила, она поняла теперь, что такое человеческая доброта, и сказала ему об этом.

— Ты сохранила свой голос, Ханна? — перебил ее капельмейстер, очень не любивший, чтобы его хвалили.

— Не знаю! — всхлипнула она.

— Приходи завтра в Оперу. Надо тебя послушать. Да-да, ко мне: меня ведь снова взяли туда…

Певица пришла, потом пришла снова — и взошла снова.

Публика простила и забыла, забыла все дурное; и теперь певица снова стала такой же знаменитой, как прежде — нет, намного знаменитее.

Поучительная история!

© Ростислав Рыбкин, 1991 г., перевод на русский язык.

Алекс Ла Гума

(ЮАР)

НОКТЮРН

За столиком у окна сидели трое мужчин. В это время дня в баре «Голова герцога» бывало тихо. Толстый бармен вытирал гладкую, залитую вином тиковую стойку. У края ее сидел изможденный человек и медленно потягивал уже выдохшееся пиво. Он был похож на одинокого кающегося грешника в соборе. В доме напротив играли на рояле. Трое за столом пили пиво и портвейн, и тихо разговаривали.

— Все очень просто, — сказал Мус. — Фрог останется на улице и держит свечу, а мы с тобой, Гарри, убираем сторожа. Гарри! Ты меня не слушаешь, черт побери!

Гарри слушал рояль. Музыка проникала в бар через раскрытое окно, то звеня, как тонкая фарфоровая чаша от падающих в нее капель, то сотрясая воздух гулом множества чудесных гонгов. Звуки то замирали, то, как гигантские волны, взмывали ввысь.

— Господи, как играют, — сказал Гарри, когда музыка постепенно утихла. — Вы слышали, ребята?

— Дрянь, — отмахнулся Мус. — Классика. Шума много, а толку мало. — Он отхлебнул пива, давая понять, что разговор на эту тему окончен. — А теперь слушай меня. Повторим все сначала…

— Да знаю, слышал, — перебил его Гарри. — Фрог сторожит на улице, а мы с тобой входим и расправляемся со сторожем. Во сколько встретимся?

— В девять, — ответил Мус. — Я заеду за Фрогом, а ты жди нас у магазина «Модерн».

— Сколько, по-твоему, возьмем? — спросил Фрог, потягивая портвейн. Снова донеслись звуки рояля — казалось, они осторожно вползали в окно. Будто не слыша их, Мус ответил:

— Фунтов сто сорок, а то и сто пятьдесят.

Один только Гарри был поглощен музыкой и, потягивая вино, самозабвенно слушал. Было в звуках рояля что-то изящное, совершенное, трогавшее душу. Странное чувство овладело им, но он не пытался его анализировать, а просто слушал. Стал было тихонько подпевать, но вместо пения получилось что-то вроде сиплого дыхания терьера, у которого горло стиснуто тугим ошейником. Тогда он решил слушать молча. А звуки рояля трепетали и колыхались. На какую-то секунду, они потонули в шуме промчавшейся мимо окна автомашины и тут же снова полились свободно, легкие, как слезы. Гарри не знал, что слушает «Ноктюрн № 2 фа мажор» Шопена.

Мус и Фрог говорили теперь о чем-то другом, а ноктюрн между тем как-то незаметно перешел в «Экспромт-фантазию». Музыка очаровала Гарри; будто связанный с ней невидимыми проводами, он почти физически ощущал пульсирующие звуки, которые увлекали его в фантастический мир то нарастающего, то затухающего ритма.

Звуки лились непрерывным, неиссякаемым потоком. Била, сокрушая все, «Венгерская рапсодия» Листа, тихо плакали мелодии Чайковского, кружились и прыгали вальсы и менуэты, мрачно вышагивали бетховенские сонаты, притопывали испано-цыганские танцы. В сгущающихся сумерках тоскливо взывала к неведомому возлюбленному Шубертова «Серенада». Потом снова заиграли ноктюрн. Звуки его, как шаги волшебницы, мягко ступали по залитой лунным светом траве.

Было уже шесть часов вечера. В бар все прибывали и прибывали вечерние посетители, и звуки музыки скоро потонули в сплошном гуле множества голосов. Гарри встал и медленно пошел к стойке. Мир фантазии исчез. Гарри стал тихо насвистывать, пытаясь воспроизвести какую-нибудь из слышанных мелодий, но память не успела их впитать. Протиснувшись вперед сквозь три ряда людей, выстроившихся у стойки, он заказал полпинты белого вина и, облокотившись о мокрую тиковую стойку, задумчиво пил, все еще стараясь вспомнить мелодию. Мужчины оживленно разговаривали, кто о чем: о работе, скачках, политике, женщинах, вине, кино, религии. Вошел грязный, растрепанный человек и стал предлагать маринованные огурцы и пирожки с карри. В одном конце стойки завязался спор, там уже не кричали, а ревели, толстому бармену пришлось наводить порядок.

Кто-то тронул Гарри за плечо. Обернувшись, он увидел Муса.

— Значит, в девять. Не забудь.

— Ладно. Ладно. Пока.

Гарри не стал смотреть вслед Мусу и Фрогу. Он допил свое вино, выбрался из толчеи, толкнул двустворчатую дверь и оказался на улице. Небо потемнело, зажглись фонари. На противоположной стороне улицы, наискосок от того места, где он стоял, играла музыка. Здесь, за стенами бара, она была слышна лучше. Играли в старом двухэтажном доме, ничем не примечательном, таком же сером и закопченном, как остальные строения на улице.