Близнец для президента. Роман с музыкой

– Эй!

Она вздрогнула. Обернулась. Медленно – всем телом. Вышла, короче, из образа шустрой десятилетней пацанки. Осознала это лишь миг спустя: на нее смотрел мальчуган лет семи. Шумно выдохнула. Расслабилась.

– Ты варежку уронила! – радостно крикнул малец и указал на алое пятнышко у пригазонного сугроба.

Уже легко, почти пружиня, она вернулась и, подобрав варежку, потопала дальше. На мальчишку даже не взглянула. Станиславский бы крикнул: «Не верю!» и заставил бы «переиграть»: бросить реплику; улыбнуться; на худой конец язык показать пацаненку. Впрочем, маленькая поблажка сейчас допустима. Тем более после вчерашнего. И до «сцены» – детской площадки у той семиэтажки телепать почти полквартала. Войдет еще в роль, успеет. А пока…

Она собиралась с силами, чтобы вынырнуть из холодного тошнотворного ужаса, в который погрузил ее вдруг этот нечаянный ребячий окрик.

Тот окрик – вчерашний – был тоже задирист и весел. Заразительно смешливая компания мальцов – лет по 13–14 – шутя преградила ей путь к проходному подъезду. От улыбчивых щенячьих рожиц легко прикуривался задор.

– Эй! Кукла! – пристебнулся тощий и, зачерпнув снег, стал азартно лепить снежок. – Зажжем поярче?..

Лучшего комплимента Маруся не слышала за всю несостоявшуюся жизнь. Остановилась. Невольно. Толстый шарф скрывал костлявый подбородок, детская вязаная шапочка со специальным отверстием для кокетливо вздернутой рыжей косицы – закрывала лоб. Она знала, что издали тянет на десятилетнюю – так, что фору даст любой травести. Ну, шагов с пяти-шести – точно. Ближе – бросается в глаза грим. Но зимой, когда наружу торчит лишь кончик носа, не страшно.

– Эй, – осмелел самый мелкий и звонкий. – Ты с какого двора?

Пока она переводила взгляд, снежком оцарапало ухо. Тощий!

Она очнулась. А тощий уже сминал снег в очередную ледяную бульбу:

– Так зажжем?! – подмигнул он, жонглируя снежным комочком. – Здесь рядом.

Еще один снежок залепил глаза. Вместе со снегом «отряхнулась» и «соболиная бровь», а кончик идеального «алебастрового» носика повис на клеевой нитке.

Пацанва отпрянула.

Тощий ойкнул. Сперва испуганно. А затем…

Кто-то дернул ее за косицу. Рыжая коса полетела в сугроб. Под жутко-восторженный рев и улюлюканье она дернулась к нужному подъезду. Проходному.

Настоящий ребенок бросился бы к той пожилой паре, неодобрительно косившей в их сторону. Настоящий профессионал отреагировал бы спецприемом. В ее арсенале их было несколько. Но брезгливо раззявленный рот мальца, сорвавшего с нее шапку – заморозил. А ошалелый выдох: «тетка!.. лилипутка!» – на миг сковал.

И – ни йоты страха во взгляде – лишь отвращение: от ее вялых слоновьих ушей, пегого от седины пучка на затылке, иссохшей в пергамент кожи – лоб-то загримировать поленилась…

Подсечка распластала ее за метр до ступеней подъезда. Зато рядом, за каменным бордюром, оказались другие ступени. В подвал.

От воспоминаний в темных глазах Маруси вспыхнули красные угольки.

В подвале зажигали не по-детски изощренно. Так, что она, она! она!!! мечтала перегрызть себе вены. Если б дотянулась – ее руки были стянуты за спиной. В нее брезгливо тыкали палками – как иные хозяйки на рынке в тушку сомнительной свежести птицы. Любопытство тушилось отвращением. Один даже вырвал. Другие непрерывно ржали. Лишь тощий таращился сосредоточенно как на редкий экспонат кунсткамеры.

Когда умерла надежда, вдруг в просвете проявилась Верка. Так спасительница представилась. Гораздо позже, конечно. Когда разогнала озверевших «юных натуралистов», закутала ее в пальто и, подобрав с земляного пола рюкзачок и сорванную одежду, все сложила в пакет. Затем вызвала такси и сама же заплатила водиле. В-е-е-р-ка…