Блокада. Книга 4

Суровцев мгновенно представил себе Веру такой, какой видел ее в последний раз, вспомнил ее глаза, полные невыплаканных слез, и ему захотелось остаться…

Он стоял посреди коридора, глядя в спину медленно удалявшейся Оле, и вдруг почувствовал, что на плечо его легла чья-то рука.

Суровцев вздрогнул, обернулся и увидел Савельева.

– Ты что, капитан, шутки шутишь? – зашептал Андрей. – Через тридцать минут из дверей не выпустят!

Только сейчас Суровцев вернулся к действительности. Он торопливо откинул полу шинели и вытащил из брючного кармана часы. Было уже половина четвертого, в четыре кончалось время прогулки.

«Что делать? – подумал он. – Остаться?..» Но нет, остаться он не мог. Всем существом своим Суровцев уже снова рвался туда, на волю, к фронту…

Решение пришло внезапно.

– Иди к выходу, – сказал он Андрею, – через две минуты догоню. – И бросился в свою палату.

Войдя в комнату, он открыл тумбочку, схватил лежавшие там конверты, бумагу и огрызок карандаша, присел на кровать и несколько мгновений сосредоточенно смотрел на листок бумаги.

Потом написал:

«Милая Вера! Мне только что сказали, что вашей маме стало хуже. Хочу верить, что все обойдется благополучно. Крепитесь! Вы сами сказали: „Слишком много горя вокруг…“ А мы с Савельевым решили уйти, так что пусть о нас не беспокоятся. Мне хотелось увидеть вас напоследок, но потом я подумал, что, может быть, так даже будет лучше. Видеть ваши глаза и говорить неправду я бы не смог. Прощайте. Спасибо за все. Хотел бы сказать что-то еще, но после вчерашнего разговора понимаю, что это ни к чему. Прощайте. Владимир».

Поставил точку, подумал мгновение и приписал:

«А он вернется. Ждите!»

Не перечитывая написанного, Суровцев вложил листок в конверт, тщательно заклеил его, крупными буквами написал: «Вере Королевой» – и положил конверт под подушку.

Савельев ждал его на лестнице.

– Да что с тобой происходит, капитан? – уже не скрывая своего возмущения, воскликнул он, едва Суровцев появился на лестничной площадке.

– Знать много будешь, состаришься быстро, – обрезал Суровцев. – Записку госпитальному начальству оставил, а то подумают, что мы пропали, – назидательно добавил он. – О людях надо заботиться, вот что!

Они спустились по черной лестнице в садик, расположенный позади госпиталя; этот обнесенный железной оградой небольшой садик предназначался для прогулок выздоравливающих.

Шел редкий, легкий снег. Он падал на уже промерзшую жесткую землю – зима в этом году была очень ранней, – оседал на голых сучьях деревьев.

По тропинке вдоль ограды бродили другие раненые, вышедшие на прогулку. Было холодно, дул ветер, и гуляющие подняли воротники своих шинелей, однако никто не уходил обратно; после долгого лежания на больничной койке люди дорожили каждым глотком свежего воздуха.

Ворота в железной ограде были полуоткрыты, их никто не охранял; раненые знали, что выходить на улицу, точнее, в тупичок строго запрещается.

В эти ворота и должны были незаметно прошмыгнуть Суровцев с Савельевым, а потом пройти сотню-другую шагов по переулку. После этого они уже оказались бы, так сказать, на свободе, вне пределов досягаемости.

Разрабатывая утром план действий, они продумали весь маршрут. Переулками нужно было выбраться на проспект Карла Маркса и дойти до пересечения с Боткинской улицей. Там пути их расходились: Суровцеву надо было свернуть налево и пешком или на трамвае добраться до Финляндского вокзала, а Савельеву – идти направо, к улице Куйбышева, и потом, тоже на трамвае, ехать к Нарвской заставе.

Единственно, что вызывало опасение, – это возможность встречи с патрулями, поскольку ни у Суровцева, ни у Савельева никаких документов не было. Однако оба полагали, что сумеют добраться до места задолго до комендантского часа и у патрулей не будет повода их останавливать.

Суровцев посмотрел на часы. Было без десяти четыре. Он впал, что ровно в четыре выходит дежурный врач и объявляет об окончании прогулки. Часть гуляющих уже направлялась к дверям.

– Приготовились!.. – шепотом скомандовал Суровцев.

Они медленно приближались к воротам. У самых ворот остановились. Савельев вынул из кармана пачку «Беломора», вытащил папиросу и стал чиркать спичками, делая вид, что никак не может закурить на ветру. Суровцев заслонял его от ветра, украдкой поглядывая по сторонам.

Выждав момент, когда никто в их сторону не смотрел, Суровцев подал новую команду:

– Пошли!

Они проскользнули в ворота и устремились налево по переулку. Суровцев напряженно прислушивался. Но никто не кричал им вслед, не пытался их остановить. Первый этап «операции» прошел благополучно.

Минут через пятнадцать они вышли на проспект Карла Маркса. На перекрестке остановились, перевели дыхание, посмотрели друг на друга и облегченно улыбнулись.

– Как будто выбрались, – сказал Суровцев. – Как нога, ничего?

– Дойду, – махнул рукой Савельев.

Они огляделись вокруг…

Суровцев фактически не видел Ленинграда с того памятного сентябрьского вечера, когда вел свой батальон через весь город – от набережной Невы к Средней Рогатке, еще не зная, что ему предстоит воевать под Пулковом.