Блокада. Книга 5

В голосе его прозвучала профессиональная безапелляционность, и Звягинцев подчинился. С огромным трудом он стянул с себя набухшие от воды и уже задубевшие валенки, затем размотал портянки. Молчанов, усевшись прямо на дощатый пол, сделал то же самое.

– В город или в Кобону, товарищ майор? – спросил Егоров.

– В город, – ответил Звягинцев.

– Вы сядьте, товарищ майор, – проскрипел старик, находившийся рядом. – Мы-то скоро отдохнем, отмучаемся, на Большую землю едем, а вам…

Вслед за тем у печки произошло какое-то движение и появился грубо сколоченный топчан.

– Что вы, не надо! – запротестовал Звягинцев.

– Садитесь, товарищ майор, – сказал Егоров, – босыми ногами на полу стоять – верное воспаление легких схватите… если уже не схватили.

Он придвинул топчан ближе к печке и положил на его краю валенки и портянки Звягинцева. Молчанов продолжал сидеть на полу, вытянув ближе к огню свои голые ноги.

Звягинцев сел на топчан, поблагодарил всех:

– Спасибо, товарищи! Большое спасибо. Только и вы садитесь. Здесь еще много места.

– Он дышит, дышит! – вновь вскрикнула утихшая было женщина и протянула ребенка Егорову.

К удивлению Звягинцева, тот совсем не реагировал на это.

Несколько секунд женщина продолжала держать ребенка на вытянутых руках. Потом каким-то странным, лишенным всякого выражения, пустым взглядом посмотрела на фельдшера и на Звягинцева, снова прижала ребенка к груди, сгорбилась, сникла и стала что-то бормотать полушепотом.

– Почему вы так с ней?.. – упрекнул фельдшера Звягинцев.

– Потому что ребенок мертв, – безжалостно произнес Егоров. – Умер еще до того, как они доехали сюда.

– Но ведь она говорит… – начал было Звягинцев и тут же умолк, поняв, что пытается обмануть самого себя.

Неожиданно пришла мысль, что он ошибался, полагая, будто у войны всего два лица и оба знакомы ему: пожарища, разрушенные дома, вой сирен в затемненном городе или поля, изрытые траншеями и окопами, солдатские трупы, припорошенные снежком, разбитые танки, искореженные орудия… Нет, война многолика. Вот перед ним еще одно лицо войны: набитая измученными людьми палатка на льду, а под хрупким льдом – бездонная пучина; в любой момент сюда может прилететь неприятельский снаряд, и тогда этим мученикам, покинувшим родной город, не добраться до Большой земли, все они пойдут под лед, в черную пропасть, подобную той, которая только что поглотила полуторку, груженную хлебом…

Звягинцев посмотрел на мать, баюкающую своего мертвого ребенка, и ему показалось, что, должно быть, от дыма, переполнившего палатку, в глазах появилась резь. Он закрыл глаза и до боли прикусил нижнюю губу.

Голос Молчанова Звягинцев услышал как бы издалека и даже не уловил смысла прозвучавших слов. Но, открыв глаза и взглянув на водителя, он увидел, что тот натягивает валенки.

– Машину, говорю, пойду прогреть, – ответил Молчанов на его вопросительный взгляд. – При таком морозе больше двадцати минут без прогрева нельзя.

– Нет, – сказал Звягинцев.

– Чего нет?

– Мы сейчас поедем, – сказал Звягинцев и тоже потянулся за валенками.

Было около девяти часов вечера, когда они подъехали к Смольному. Остаток пути до Осиновца и весь путь до города, а потом уже по совершенно пустынным темным улицам – мимо Пороховых, по шоссе Революции, Большому Охтинскому и Литейному проспектам – занял немногим более часа.

У ворот Смольного Молчанов затормозил, но часовой сделал угрожающий взмах рукой, направляя машину к оборудованной неподалеку стоянке.

– Ну, вот и приехали, – устало сказал Звягинцев, когда Молчанов поставил машину рядом с другими «эмками» и полуторками.

– Приехали, – подтвердил Молчанов.

Однако они оба сидели не двигаясь, словно еще не закончили того, что должны были сделать.

Наконец Молчанов сказал:

– Сейчас я вам мешки помогу тащить, товарищ майор.

– Подожди ты с мешками, – возразил Звягинцев. – Надо еще тебя на ночевку определить и на довольствие поставить.

– Ни к чему мне это, товарищ майор, – услышал он в ответ. – Спасибо. Я должен завтра утром на месте быть.

– Ты что, в уме?! – воскликнул Звягинцев. – После такой дороги сразу обратно?!

– Нет, – покачал головой Молчанов, – сразу не поеду. Сейчас к себе, на Васильевский, заскочу, продукты отдам и… эту вон лошачью ногу.

– У тебя родные здесь? – спросил Звягинцев и смутился оттого, что не поинтересовался этим раньше.

– Жена и дочка пятнадцати лет, – ответил Молчанов. – Обе на «Севкабеле» работают… Если живы.

Молчанов уже открыл дверцу кабины, но Звягинцев опять задержал его:

– Подожди! – И, повинуясь неожиданно охватившему его порыву, положил руку на плечо Молчанова, потянул его к себе и поцеловал в обветренную, небритую щеку.

– Да вы что, товарищ майор?.. За что? – забормотал растерянно Молчанов.

– За все, – не глядя на него, ответил Звягинцев. – А теперь подсоби с мешками.

Молчанов выпрыгнул из кабины и открыл заднюю дверь.

– Куда тащить-то? К воротам, что ли? – подчеркнуто грубовато спросил он, вытаскивая и кладя на снег один за другим три брезентовых вещевых мешка.