Блокада. Книга 5

Наконец мы выбрались в коридор, потом вместе со всеми спустились по едва освещенной лестнице в большой подвал. Здесь рядами стояли стулья, – видимо, работники Филармонии уже не раз были вынуждены прерывать свои концерты из-за обстрелов и переводить сюда зрителей, все было подготовлено для того, чтобы разместить здесь несколько сот человек.

Алексей потянул меня в самый конец дальнего ряда, к стене, и мы уселись на свободные стулья.

– Ну, здравствуй, Веруня, – вдруг сказал он.

При мерцающем свете коптилки я вгляделась в его лицо… Алеша очень изменился, точно постарел на много лет. Раньше он казался мне моим сверстником, хотя я и знала, что он лет на шесть-семь старше меня. Теперь на лбу и возле губ у нега появились морщинки, лицо стало жестче.

– Ты все это время был на фронте? – спросила я.

– Да. По ту сторону кольца.

– А что ты делаешь на заводе?

– Помогаю укреплять обороноспособность, – подчеркивая легкой усмешкой официальность своего ответа, сказал он.

– Как папа?

– Держится, молодец. А ты как? Много работы, устаешь?

– Как все.

Еще вчера мне казалось, что нам нужно так много сказать друг другу! И потом, в машине, я только и ждала, когда мы наконец окажемся вдвоем… А сейчас разговор не клеился.

– А как тебе пришла в голову эта идея с Филармонией? – спросила я.

– А-а! – оживился Алексей. – Понимаешь, тут такая история. В партком прислали билеты. А у меня люди работают, ну, под моей командой – на оборонном строительстве… Мне Иван Максимович и дал десяток билетов – премируй, говорит, наиболее отличившихся! Я стал предлагать, люди смеются, – впрочем, смеяться они уже давно разучились, – словом, отказываются, какая, говорят, еще там музыка! Своей хватает, сирена воет, и обстрелы… Пришлось мне билеты вернуть. А Иван Максимович говорит: «Тогда сам иди»… Я и подумал, что тебе хорошо будет немного отвлечься, – добавил Алеша, как бы оправдываясь. – Тебе понравилось?

– Да, очень… жаль, что не дали дослушать.

– У нас так часто бывало на фронте. Когда затишье. Соберемся в землянке и слушаем музыку из Ленинграда. И вдруг обрывается. Значит, начался обстрел.

– А разве концерты… транслируются в эфир?

– Конечно! Ты же видела микрофон.

– Но выходит, что и немцы могут слушать?!

– Ну и пусть слушают и знают, что Ленинград жив!

– Наверное, им кажется странным… – задумчиво сказала я, – ведь Бетховен… он… немец был!

– Мы с Бетховеном не воюем. Это они против него воюют!

Алексей замолчал.

Я чувствовала, что между нами словно какая-то невидимая стена…

И вдруг с моих губ сорвалось:

– У меня мама умерла, Алеша…

Он опустил голову.

– Я знаю, Вера… От Ивана Максимовича знаю…

Мне хотелось сказать, что я одна, совсем одна… И что я очень ждала его…

Но тут же подумала: нет, это неправда. И я не имею права обманывать его. Ведь он стал мне нужен только теперь…

Надо было сказать Алеше, что с Анатолием все кончено, что он больше для меня не существует… Но я боялась показаться несчастной, жалкой…

– Обидно, что не дали дослушать музыку, – повторила я.

В эту минуту я не думала о том, что разрывы, глухие отзвуки которых доносились сюда через толстые, старинной кладки стены, уже принесли кому-то смерть… Не думала, может быть, потому, что обстрелы вошли в нашу жизнь как нечто неизбежное, неотвратимое, как смена дня ночью, лета – осенью. А может быть, потому, что я готова была сидеть под любым обстрелом, лишь бы оркестр продолжал играть, унося меня из этого жестокого, холодного мира вдаль, ввысь, к свету, к счастью…

– Ты похудела, Веруша! – сказал Алексей. Но он тут же добавил: – Нет, нет, ничего особенного, теперь в Ленинграде толстых вообще нет.

Я кивнула, благодарная ему за неуклюжую попытку успокоить меня, за опасение, чтобы я не подумала, будто выгляжу плохо…

– Я тоже, говорят, исхудал, – преувеличенно бодро продолжал он. – Приехал с Большой земли отъевшимся, а за эти недели… Ты какую карточку получаешь?

– Рабочую. Медики теперь все получают рабочую.

– А почему ты не в кадрах? – спросил Алеша. – Ведь у вас военный госпиталь?

– Да. Военный. Только сестры и фельдшерицы вольнонаемные.

Сказала и подумала: «Вольно… наемные…» – какое нелепое слово, никогда не слышала его до войны. А теперь вошло в быт.

– Впрочем, – добавила я, – говорят, что скоро переведут в кадры.

– Значит, обычная карточка, – с какой-то безнадежностью в голосе проговорил Алеша.

– Я ведь донор. Так что получаю доппаек. Словом, у меня все в порядке.

– Сдаешь кровь? – с испугом переспросил Алексей.

– Ну конечно, – улыбнулась я. – У нас все сдают, кто годится по медицинским показаниям.

Он ничего не сказал. Только дотронулся до моей руки – робко, неуверенно, точно сомневался, приятно ли это мне.

Лихорадочно стучавший метроном смолк, и через несколько секунд голос диктора объявил, что обстрел прекратился и движение по городу восстанавливается.

…Когда мы вышли на улицу, было уже темно.

Дошли до угла Невского и остановились.

Где-то гудели автомобильные сирены; я знала: это санитарные фургоны везут пострадавших от обстрела…