Блокадные девочки

– Не знаю. Ему было уже больше сорока лет, может быть поэтому его не забрали, хотя он был военным с двумя шпалами. Отец жил на казарменном положении, мать – почти на казарменном. Мы с сестрой – дома. Но в конце октября стало совсем тяжело. Хлеб делили на завтрак, обед и ужин. Умирать не хотелось! Как хотели жить! С тех пор хлеб не могу бросить, грех такой. Однажды мимо дома 15 по Мойке шла какая-то повозка – напротив нынешнего французского консульства, – и коня убило снарядом. Бабуленька сказала: «Пойду и принесу вам конинки». Какие-то мужики быстро освежевали тушу и бабушка принесла несколько кусков. Поставили на плиту, я помню пену, которую очень трудно снять было. Ели этот конский бульон. Кто-то нам приносил сахар с землей, мы ее процеживали. А однажды отец пришел и сказал: «Дело плохо, идите в подвалы Эрмитажа». И перевез нас в эрмитажные подвалы. Раньше там было хранилище, которое освободили, – Эрмитаж ведь эвакуировал свои коллекции. Стены там были толстенные. Говорили, что восемь метров. Залов было по-моему пять. В центре стояли громадные столы, на которых раньше раскатывали и скатывали картины. Мы ими пользовались как обеденными. Был оборудован санузел, были печки, обычные топчаны с какими-то матрасиками. Людей все прибавлялось и прибавлялось, топчаны уплотнялись и уплотнялись. Мы туда пришли в октябре, а в ноябре в подвалах было так много народу, что к своей койке было трудно протиснуться.

– А кого туда пускали?

– Наверное, брали тех, кто рядом жил. Ну и таких, как мы – вроде как блатных. Наши топчаны оказались рядом с главным архитектором Ленинграда, которого звали Лев Александрович Ильин. Очень интересный человек, днем он ходил на работу в Дом архитектора, а к вечеру возвращался в подвал. Ильин со мной часто беседовал, он был человек неженатый, ему хотелось с кем-то поговорить. А тут – так, девочка какая-то, нейтральный человек. В соседнем зале жил Никольский – известный архитектор, который строил Кировский стадион, огромный мужчина.

– Я знаю его блокадные рисунки, он ведь и подвалы эти рисовал!

– Да, у него целый блокадный цикл. В этих подвалах было безопасно, такие стены нельзя было ничем пробить. Однажды бомба попала в какой-то коридор, где были не такие мощные перекрытия – вроде галереи, а так ничего не было. Один снаряд однажды попал в атланта – в того, который угловой и примыкает к Дворцовой площади. Я недавно с внуком туда ходила и показывала ему этого атланта. Он зоркий и углядел, как там кусочек заделан по мрамору. Этот удар был жуткий, я помню. Мы с Ильиным потом выбежали смотреть.

– Мужчины и женщины жили вместе?

– Да, в этих залах все жили вместе. Рядом с нами жила пара дрессировщиков волков. Здоровый мужчина, похожий на медведя, и его маленькая сухонькая жена. Их волки остались в зоосаде на Зверинской улице и там погибали с голоду. Они между собой почему-то разговаривали по-французски, а так как мама закончила немецко-французскую гимназию, она их хорошо понимала. И рассказывала мне, что они все время оплакивают свою уникальную коллекцию волков, известную во всем мире. Но как спасти волков, когда люди погибают? И что с ними делать? Отстреливать? Они лично не могут. Погибли эти волки, и маленькая жена горько плакала. 24 декабря у меня был день рождения. А к архитектору Ильину иногда прилетали коллеги-архитекторы из Москвы. Незадолго до Нового года привезли ему из Москвы печенье. А мы тогда уже все голодали. Однажды я вышла из подвалов и бродила по Эрмитажу, который был открыт и совсем пустой. Вернулась, а у меня на подушке – печеньица. Это было такое угощение! Мама целыми днями работала, приходила только к ночи. Тогда что-то по карточкам еще давали, помню какие-то соевые конфеты. В начале январе Ильин, который уже не мог ходить, сказал мне: «Спросите отца, может быть, он разрешит вам сходить в мою квартиру и принести мои ценные папки с чертежами. Если они погибнут, их не смогут восстановить». Отец разрешил, и я пошла в Щербаков переулок, который напротив Ломоносовского моста. Я быстро дошла и принесла эти папки, Ильин был очень благодарен. Сидел как-то так, как скульптура, вспоминал, рисовал. Говорил мне: «Я рисую то, что никто, кроме меня, не знает и никогда не вспомнит».

– Новый год отмечали?

– Нет, сидели как-то так. Какие-то блокадники рассказывают, что в школах были елки, но, по-моему, школы в первый год не работали. Вид улиц был ужасный – вмерзшие трамваи, лед. На Дворцовую площадь мы ходили смотреть парад – видимо, ноябрьский.

– Сколько человек жили в эрмитажных подвалах?