Блокадные девочки

– Не знаю. Все умерли, кроме нас двоих. В детстве я очень хорошо питалась, а вот перед войной сидела на строжайшей диете, почти голодала. Я ведь была сиротой – у меня после маминой смерти в 1938 году началась нервная экзема, меня из-за этой экземы даже от экзаменов в школе освобождали. Знаете как бывает простуда на губе? Так у меня эта простуда была на все лицо – лоб, щека, нос… Ужасно. Я ходила вся замотанная, но одноклассники со мной дружили и никогда не давали понять, что у меня такая страшная рожа. Когда я выходила к доске, я всегда очень нервничала – даже если знала урок. И у меня болячка так треснет и течет, треснет и течет… Потом подсыхает. Тетя решила, что нельзя меня на экзамены пускать. Пошла в РОНО, сказала, что ее племянницу надо освободить от экзаменов, она слишком нервная. Ей сказали: «Еще чего, все нервные!» Тетя говорит: «Нина, зайди». Я вошла, они мне в лицо взглянули и сразу: «Освобождаем, освобождаем…» Эта экзема с 37-го года по 42-й продолжалась. Из-за экземы меня посадили на строжайшую диету, от которой у меня даже водяные волдыри вот здесь на пальцах были. Но, может, она меня и подготовила к голоду. У нас в доме все зеркала всегда были завешаны, чтобы я не видела своего ужасного лица и не расстраивалась лишний раз. Зимой 41/42-го года я ни разу не смотрелась в зеркало – не до того было. А когда весной подошла к зеркалу и отдернула покрывало, то увидела, что лицо стало абсолютно чистым. Ничего не было! Все исчезло. Экзема прошла навсегда. Но я никогда с тех пор не пудрилась, не мазала кремом физиономию и боялась мыться с мылом.

– Что вы в блокаду ели, кроме хлеба?

– Иногда выменивали на рынке дуранду и пекли из нее лепешки. Из столярного клея студень делали, нашли немного уксуса, добавляли туда вместе с перцем и лавровым листиком – очень даже неплохо получалось.

– Воду в Неве брали?

– Я на Неву не ходила. Снег брала на бульваре и топила.

Я в декабре шла за карточкой для Веры Николаевны в издательство «Искусство» на углу канала Грибоедова и Софьи Перовской, снег был свален горами – вот как у нас в прошлом году, и на этих свалах лежали покойники. Проходила мимо церкви. У цепей стояла женщина с протянутой рукой, а с ней маленький такой ребенок. И он так кричал: «Мамочка, так кушать хочется! Мамочка, так кушать хочется! Мамочка, не могу!» А кто подаст-то! Это уже конец декабря был… Простите меня… Я редко вспоминаю. Мне как-то на работе сказали – вот, 27 января, день снятия блокады, вам надо выступить. А я говорю: никогда, никогда. Ни за что.

– В самые жуткие моменты были разговоры – зачем это все, не надо ли город сдать?

– У нас не было… Мы вообще ни о чем не думали, просто выживали. Думали, как пройдет день. Разбомбят – не разбомбят, выживем – не выживем. Думали, как хоронить того, кто умер. Вот и все мысли.

– Радио слушали?

– Слушали, пока было электричество. Сперва такой гудок: «У-у-у», а потом: «Воздушная тревога, воздушная тревога!» Однажды бомба попала в Таврический сад, у нас вылетели все стекла, и дверь с крючка сорвало. Мы как раз собрались попить чаю, разожгли буржуйку, вскипятили снег, а тут все разорвало. Но мы сначала выпили свой чай и съели свои кусочки хлеба – и только потом встали и законопатили окно. Боялись, как бы все не остыло.

– А чем топили?

– Топили книгами. Еще у нас был огромный буфет, его надолго хватило. У бабушки был киот, его тоже жгли. Сожгли несколько икон.

– Вы верующая?

– А я не знаю. Я крещеная. В блокаду мы в церковь не ходили. Может быть, только весной 43-го к Пасхе.

– Что-то читали в блокаду?

– По-моему, я ничего не читала до конца 43-го года. Потом читала, конечно. Помню, что читала «Бурю» Эренбурга, «Обрыв» Гончарова. И никак не могла понять, ну почему, почему они все сходят с ума, с жиру бесятся – ведь живы, здоровы, сыты, ну что еще нужно!

– Как ваш день проходил?

– Вставала, потом, наверное, шла за снегом, потом топили снег, потом надо было что-то расколотить для буржуйки, это ведь довольно тяжело. Я даже не помню, что я делала. Как-то существовала.

– Время медленно тянулось или быстро?

– Тогда время вообще медленно шло, это сейчас оно быстро бежит. Шкаф какой-то разрубить на дрова, это уже несколько часов занимало… Потом сходить за снегом. Потом где-то слышала, что мясо дают по карточкам, надо было идти, стоять в очереди часов пять или шесть.

– В театре были хоть раз?

– В Музкомедию ходила наверное в 42-м. Они играли в Пушкинском театре, но не в костюмах, а в пальто, потому что холодно было очень, темно и у всех на лацканах были эти, знаете, светлячки. В 42-м или в 43-м я была в Филармонии, народу было немного. Помню, что в первом ряду сидела тетка вот с таким кочаном капусты с довольным видом счастливой обладательницы.

– Были у вас вши?

– Вши были, конечно. Я когда привезла бабушку в морг (большой сарай на Петра Лаврова, где люди штабелями лежали, его потом снесли и морг сделали прямо в Спаса на Крови), то увидела мальчика лет десяти в черном костюмчике, у него еще вот так вот рука болталась…