Блокадные нарративы

После того как блокада была снята, Берггольц еще несколько месяцев продолжает вести передачи на Ленинградском радио, в которых размышляет о том, как меняется жизнь города. Вскоре после освобождения города, 3 февраля 1944 года, она сравнивает настоящее с недавним прошлым в радиопередаче «В Ленинграде тихо». Она отмечает, как изменилась жизнь: больше нет артиллерийского огня, трамвайные остановки восстановлены на прежних местах, дети играют на Невском, там, где еще недавно была «опасная» сторона. Так же, как прежде Берггольц воспринимала мужество и выносливость во время блокады в качестве доказательства того, что город сможет пройти через все испытания, теперь, в начале 1944 года, за восстанавливающейся нормальной жизнью она замечает признаки будущего победного конца войны: «Каждая мелочь этого возвращения радует и окрыляет нас, каждая говорит о победе»[375]. Подошедшее к концу повествование о блокаде теперь может служить прелюдией к возмездию и победе. Берггольц, однако, не перестала писать о блокаде, подвергаясь за эту «инерцию» серьезной критике со стороны коллег[376]. Власть предпочла бы, чтобы страдания осажденного города поскорее забыли, однако для Берггольц блокадный опыт не завершился вместе с ее формальным концом.

В текстах, написанных во время блокады, поэтесса часто задавалась вопросом, как память о блокаде будет выглядеть в будущем. Так, в стихотворении «Ленинградская осень» она изображает мемориальный музей блокады в отдаленном будущем, когда, со сменой поколений, исчезнет и живая память о страшных событиях прошлого:

Седой хранитель будет объяснятьпотомкам, приходящим изумляться:

«Вот это – след Великого Огня,которым согревались ленинградцы»[377].

В середине 1940-х годов Берггольц еще не ощущала той эпической дистанции между собой и блокадой, которая позволила бы думать о ней как о событии из прошлого, пусть даже недавнего. Бо́льшая часть поэмы «Твой путь», ее первого крупного ретроспективного произведения о блокаде, представляет события первой зимы в блокированном городе как символическую смерть и последующее воскресение. В заключительном разделе поэмы акцент переносится на настоящее: поэтесса пишет о своем долге перед погибшими, память о которых не должна исчезнуть. В поэме отражаются два различных способа взаимодействовать с прошлым: собственно память о нем и то, что «больше, чем воспоминанье». При этом память связывается с утратой воли к жизни, с эмоциональной отстраненностью и апатией, испытываемой поэтессой в середине первой блокадной зимы:

…Все превратилось вдруг в воспоминанье:вся жизнь,все чувства,

даже я сама[378].

В свою очередь, фраза «Но это больше, чем воспоминанье», дважды встречающаяся во втором разделе поэмы, предполагает непосредственную и непрекращающуюся вовлеченность в события прошлого. Берггольц рисует свой портрет во время первой блокадной зимы, называет себя «серой, беспощадной, страшной, / глядящей из блокадного угла», вспоминает себя за несколько лет до этого, когда она была на Кавказе и «глядела в мир с неукротимой жаждой / и верила во всем ему, во всем»[379], и все это представляется связанным с тем, что «больше, чем воспоминанье», ведь это прошлое по-прежнему могущественно – его не так просто изгнать из настоящего.

Время в поэме «Твой путь» изображается посредством возникающих снова и снова статичных образов, которые показывают, что поэтесса все еще пребывает во власти травматического прошлого. Мертвое тело, покрытое ледяной оболочкой, становится символом конфликта между прошлым (даже доисторическим) и настоящим:

где человек, судьбы моей собрат,как мамонт, павший сто веков назад,

лежал, затертый городскими льдами.

В заключительной части поэмы поэтесса говорит, что должна оплакивать и поминать погибших, и это погружает ее в ад бесконечного настоящего. Образы, используемые Берггольц, подчеркивают судьбу, общую для нее и вмерзшего в лед человека: она изображает саму себя омертвелым и застывшим памятником тем, кто умер в блокадную зиму:

Неся избранье трудное свое,из недр душия стих свой выдирала,не пощадив живую ткань ее…

И ясно мне судьбы моей веленье:своим стихом на много лет впередя к твоему пригвождена виденью,я вмерзлав твой неповторимый лед[380].

Память о погибших объединяет поэта с теми, кого она прославляет, – с людьми, застывшими во времени где-то между прошлым и настоящим.