Блокадный ноктюрн

Ясно, что тут останки трех человек. Но по документам пойдут двое. Хотя… Разберемся. Может быть еще, косточки пойдут.

Антону удается добраться до дна траншеи — земля пошла твердая.

Это дно мы называем — материк. Иногда — Евразия. Там, где война заканчивается — начинается нормальная жизнь. Для нас она заканчивается на дне траншеи. На материке.

Надо же! Пара фаланг нашлась. Тщательно, очень тщательно, буквально по горсточке просеиваем земельку. Просеиваем? Выжимаем!

В ладонь втыкается что-то острое. Патрон. Русский. Винтовочный. Гнилой. Горлышко гильзы тут же ломается, когда я сбоку давлю на пулю. Внутри, к сожалению, порох. А проверять надо. Как-то достали такой патрон, только пуля воткнута в гильзу наконечником внутрь. А в гильзе записка.

Пласт жирной земли, медленно отделяется от стенки траншеи и с плюхом шлепается в жижу.

Его немедленно обозвали самыми плохими словами все, к то стоял рядом. Особенно, ДядьВова. Этот загнул так забористо, что я не понял и половины. Надо так же научиться. Вдруг пригодиться выразить эмоции в культурном обществе? Хотя, слово «залуподрищ» явно будет лишним. Его ДядьВова употребляет в особо серьезных случаях. Например, когда брызги грязи гасят папиросу.

Вырыли в итоге большущую яму. Перешерстили жидкую землю по два-три раза.

Все. Больше нет ничего в этом месте.

Продолжаем раскопы в разные стороны по траншее.

Не фига нет. Кроме военного железа — осколков, пуль, патронов, каких-то пряжек. Я поднимаю фляжку. Немецкую. Долго чищу ее в ближайшей воронке. Под горлышком нахожу две немецкие буквы «о. t».

— Дедушкина, — важно заявляю я, возвращаясь к траншее. — Его звали О.Т. Вот!

— Очень тупой… — флегматично расшифровывает надпись ДядьВова. — Был бы умный, он бы в Союз не поперся.

Я с ДядьВовой согласен, но для веселья продолжаю спорить:

— Молчи, унтерменш! Как ты разговариваешь с настоящим арийцем?

— По-русски, — немедленно парирует ДядьВова. — Как отец научил. Правда, он по-другому с фрицами разговаривал.

— Это как же? — интересуюсь я.

ДядьВова степенно оглядывается:

— Сейчас оглоблину выломаю и по хребтине арийской пройдусь. Это у нас, у русских, в генах.

Я согласен с ДядьВовой.

— А я убегу по традиции, до Берлина!

— Или так, да… Соблюдем заветы предков!

И все это без единого смешка. Кто бы со стороны послушал — решил бы, что поисковики с ума сбежали.

Хрен вам. Это мы смеемся внутри себя. Не слышно так смеемся.

Вот поржали друг над другом — и как-то полегчало.

Юрка все это снимает. Последние кадры в фильм не войдут. Его для тех, кто тут не бывает, снимают. Для чиновников, например.

Я, лично, этот фильм смотреть не буду. Нет ничего скучнее, чем фильм о поиске. Поиск — дело не зрелищное. Поднятие одного бойцы — это трех-четырех часовое стояние на четвереньках вверх пятой точкой. И ковыряние в земле. Неинтересно, если в этом не участвуешь. О Поиске невозможно рассказать с внешней точки зрения. Его надо пережить изнутри. Как сектанты, блин…

Когда я вернусь — а я непременно вернусь! — меня спросят: «Ну как скатался?» Я пожму плечами и отвечу — нормально скатался.

Будут жаждать рассказов о найденных танках и самолетах, о том как кто-то где-то подорвался, о черных поисковиках.

Все гораздо обыденнее. Поиск — это центнеры перевернутой земли и тихая боль в груди.

Все остальное — внешнее. И лишнее.

А в траншее так и нет ничего.

— Да б-бросайте это дело! — махает рукой Юра. — Здесь осенью надо копать будет. К-когда вода уйдет.

В принципе, дело говорит. Даже если и дожди будут — грунтовая вода уйдет в реку.

Соглашаемся с ним. Начинаем немедленно валяться на проклевывающейся травке и опять перекуривать.

А потом собираем помпу. Два шланга еще к ней прилагается. На всякий случай я походил в том месте, куда был кинут шланг, из которого эякулировало сие чудо техники. А ведь пятнадцать лет назад мы касками и ведрами вычерпывали воронки… Походил я там для того, чтобы посмотреть — не выплюнула ли помпа чего-то ценное? Там хоть и сидел паренек на контроле, но мог же пропустить чего-нибудь. Нет. Не пропустил. Нормально все.

А потом тащимся в лагерь.

Теперь уже наша очередь тащить волшебную железяку. Блин… Какой идиот делает ручки не круглыми, а квадратными? Ребра впиваются в ладони. Жалею, что без перчаток хожу.

Ладно… Допрем как-нибудь.

И допираем, пару раз меняя руки.

Самый ответственный момент — перенос помпы через мост. Два бревна перекинуты через Черную. По правую руку перила. Если кто-то е… Если кто-то упадет — не утонет. Глубина тут чуть больше метра. Помпу жалко — дорогая штука. Саша ее купил, собирая копеечку к копеечке.

Вчетвером тут не пройти. Несут Тимофеич и ДядьВова. Самые опытные.

Фу!

Все…

Прошли. А там и мы за ними.

В лагере еще нет никого. Все люди как люди — работают. Мы, вот только, приперлись. Ужин к восьми, а сейчас только шесть. Как раз есть время, чтобы себя в порядок привести.

Болотники отмыть — ерунда. Три минуты. Куртку вот постирать придется. И штаны. И харю свою.

Только сначала помпу до Сашкиной машины утащить. Впрочем, нет. Сашка решил пока остаться у нас. Посидеть, отдохнуть… И проинструктировать.