Блондинка

Ясное дело, никаких фотографов и прессы. Однако снимок Мэрилин Монро все же появился на обложке «Нэшнл инквайрер» – бледная женщина в больничной постели, сфотографированная через раскрытую дверь, с расстояния примерно пятнадцать футов.

У МЭРИЛИН МОНРО СЛУЧИЛСЯ ВЫКИДЫШ

НА 4-М МЕСЯЦЕ БЕРЕМЕННОСТИ.

НАХОДИТСЯ ПОД НАБЛЮДЕНИЕМ

ИЗ-ЗА УГРОЗЫ САМОУБИЙСТВА.

Еще одна похожая фотография появилась в «Тэтлере», а ниже было напечатано «эксклюзивное телефонное интервью» с прикованной к постели Монро, подписанное псевдонимом «Кихоул».

Эти – и другие – безобразные публикации Драматург не станет ей показывать.

Беседуя с нью-йоркскими друзьями по телефону, он искренне и взволнованно говорил:

– Я преуменьшал страхи Нормы. Никогда себе этого не прощу! Нет, дело тут вовсе не в беременности, она ничуть не боялась родов. Ее страхи были связаны с холокостом, с «еврейским вопросом». Ее всегда завораживала история. Теперь понятно, что она ничего не воображала, не преувеличивала. В общих чертах ее страх сводился к здравым опасениям, что…

Тут он умолк, окончательно запутавшись. Часто дышал в трубку и понимал, что находится на грани нервного срыва. Уже не раз после катастрофы он выходил из себя на публике, не умея подобрать нужных слов. В эти трудные времена Драматург, властелин слов, терял свой волшебный дар; казалось, маленький ребенок беспомощно пытается выразить расплывчатые мысли, плавающие у него в голове подобно огромным воздушным шарам. Попробуй ухватить такой – тотчас же ускользает из рук.

– Многие из нас уже научились справляться с этим страхом. С этим трагизмом истории. Нас выбросило на берег, мы выжили! Но Мэрилин… то есть Норма…

Господи, что же он хотел сказать?

В больнице она почти все время молчала. Лежала с полузакрытыми ввалившимися глазами, словно утопленница у самой поверхности воды. Таинственное зелье капало ей в вену, а из вены находило путь к сердцу. Дыхание у нее было таким слабым, что порой ему казалось: она не дышит вовсе. Если сам он впадал в легкую гипнотическую дремоту, на мозг его словно накидывали полупрозрачную белую вуаль. Ибо он был вконец измученным и уже далеко не молодым мужчиной, за одну неделю потерявшим в весе пятнадцать лишних фунтов, что он набрал после женитьбы.

Он просыпался в панике: ему казалось, что жена перестала дышать. Брал ее за руки, стараясь пробудить ее к жизни. Гладил ее вялые, безвольные руки. Бедные израненные руки! С ужасом замечал вдруг, что руки у нее маленькие, с коротенькими пальцами, вполне заурядные руки со сломанными грязными ногтями. А волосы, ее знаменитые волосы, потемневшие у корней, стали сухими, жесткими и начали редеть. Он тихо бормотал слова утешения, словно у постели больного ребенка:

– Я люблю тебя, Норма, дорогая. Я люблю тебя.

Он был уверен, что она его услышит. Что любит его. Что простит. Вечером третьего дня она вдруг улыбнулась. Вцепилась ему в руку и мгновенно ожила.

Вот он, гений актера! Умение высвободить энергию из самых глубин души. Нам этого не понять. Неудивительно, что мы так тебя боимся. Стоим на далеком берегу и в благоговении тянем к тебе руки.

– Мы попробуем снова, да, Папочка? Снова и снова! – Промолчав несколько дней, она говорила торопливо, взахлеб. Была безжалостна и к себе, и к нему. Больные глаза сверкали. Ему, ее мужу, хотелось заслониться от этого пронзительного взгляда. – Мы ведь не сдадимся, верно, Папочка? Никогда? Обещаешь

?

Жизнь после смерти

1959–1962

Смерть пришла неожиданно, потому что я ее звал.

Вацлав Нижинский. Дневник

В знак сочувствия