Блондинка

В неба я гляжу синеву —Знаю, никогда не умру!Знаю, ни за что не умру,Если я тебя полюблю.Если б люди на земле разом все,Если б каждый на земле человек.

Вдруг сказали разом все:«Я люблю!»Пусть так будет навсегда и вовек!Бог говорит: «Люблю тебя, тебя, тебя, и всех!»И это правда, это так!И Нелюбовь есть Грех!

Мистер Хэринг неуверенно улыбался и говорил ей, что стихи «очень хорошие, а рифма так и вовсе идеальная», и Норма Джин заливалась краской от удовольствия. Ей понадобилось несколько недель, чтобы наконец решиться и показать учителю стихи, – и вот, такая награда! У нее еще столько стихов, в дневник не помещаются! А еще есть стихи, которые давным-давно, молоденькой девушкой, написала ее мать. Еще до замужества, когда жила в Северной Калифорнии.

Рассвет в тумане красный,День в полдень голубой.И вечер – в желтых красках.А после – ничего.Но мили искр звездных

Зажгли над головойПространства Серебряны,Страны неведомой[27].

Это стихотворение мистер Хэринг читал, перечитывал и недовольно хмурился. Нет, она точно зря его показала! Сердце ее стучало, словно у испуганного кролика. Мистер Хэринг был очень строг с учениками, и это несмотря на свою относительную молодость. Было ему двадцать девять. Худой, жилистый мужчина с рыжеватыми, уже начавшими редеть волосами. Ходил он, немного прихрамывая, – результат детской травмы. Он был женат, и учительской зарплаты едва хватало, чтобы прокормить семью. Он напоминал Генри Фонду в фильме «Гроздья гнева» – с той только разницей, что не был таким крепким и обаятельным. В классе он не всегда пребывал в добром расположении духа и был подвержен приступам сарказма. Нельзя было предсказать, как мистер Хэринг отреагирует на твои поступки и что скажет (а иной раз он говорил довольно странные вещи). Одна надежда – вызвать у него хотя бы улыбку.

Обычно мистер Хэринг улыбался Норме Джин, девочке тихой, застенчивой, чрезвычайно хорошенькой, с соблазнительной не по годам фигуркой. Она носила свитеры на пару размеров теснее, чем нужно. В каждом ее движении и взгляде так и сквозило неосознанное кокетство. По крайней мере мистеру Хэрингу казалось, что неосознанное. Пятнадцатилетняя секс-бомба, и, похоже, вовсе этого не осознает. А уж глаза, глаза!

Безымянное стихотворение матери Нормы Джин показалось мистеру Хэрингу «незаконченным». Стоя у доски с мелом (было это после уроков; Норма Джин пришла к нему на внеклассное занятие), он показывал ей недостатки «авторской рифмы». «Красный» и «красках» можно считать рифмой, хотя и не слишком удачной – однокоренные слова. А вот «голубой» и «ничего» – это вообще никакая не рифма. Ну, Норма Джин и сама это понимает. Во второй строфе с рифмами дела обстоят еще хуже: первая и третья строчки не срифмованы вовсе, а вот «головой» и «неведомой»… Да, это может показаться рифмой, окончания одинаковы, но нарушен размер. Стихи должны звучать музыкально, – в конце концов, ты их слушаешь, а не смотришь на них. И что за «Серебряна»? Он никогда не слышал о такой стране и сомневался, что она существует. «Туманный смысл и недомолвки» – вот типичные недостатки так называемой женской поэзии. А для крепкой поэзии нужна крепкая рифма, и потом, смысл стихотворения обязательно должен быть ясен.

– Иначе читатель просто пожмет плечами и скажет: «Э-э-э, да я сам могу написать куда лучше!»

Норма Джин засмеялась – только потому, что засмеялся мистер Хэринг. Ее глубоко смутили недостатки в материнском стихотворении (хотя она упрямо считала его красивым, странным и загадочным), но она вынуждена была признать, что и сама не знает, что это за страна такая – «Серебряна». И виновато добавила, что мать ее не училась в колледже.

– Мама вышла замуж, когда ей было всего девятнадцать. Хотела стать настоящей поэтессой. Хотела быть учительницей. Как вы, мистер Хэринг.

Это заявление растрогало Хэринга. Какая же славная девочка! Но он по-прежнему держал учительскую дистанцию.

Голос Нормы Джин как-то странно дрожал, и Хэринг мягко спросил:

– А где сейчас твоя мама, Норма Джин? Ты с ней не живешь?

Норма Джин молча помотала головой. На глаза ей навернулись слезы, а юное лицо застыло, словно в ожидании страшного потрясения.