Покой девушки потревожил мужчина лет пятидесяти.
Выглядел он неважно, как и все мужчины в этом возрасте: живот, легкая седая щетина, потухшие глаза, неисправные зубы.
На нем одета походная рубашка без рукавов, и она также выглядела, как и мужчина - бесцветно, неряшливо и безысходно.
Синие коленки мужчины смотрели беспомощно, а капюшон, откинутый назад, придавал вид безумного подростка.
- Меня зовут Bekker, это не фамилия, а имя.
И ты меня зови просто - Bekker.
Я заведую охотничьими собаками на псарне сиятельнейшего князя Nikki. - Мужчина замолчал, ждал от платиновой блондинки тему беседа.
Но девушка без интереса рассматривала его, даже зевнула.
- Твое очарование невозможно скрыть, особенно, когда ты без одежды, - Bekker через прутья решетки протянул узелок. - Красавиц все угощают, я и забыл, как это делается.
Сок айвы, виноград, жареная курица и пять устриц тебя не огорчат? - поклоннику удалось вызвать реакцию блондинки.
Она с улыбкой покачала головкой, развязала узелок.
Курицу разделила на две части и заботливо скормила львам.
- Правильно, не все же львам людьми питаться, - Bekker в досаде закусил нижнюю губу.
Курицу он с большим риском для себя украл на кухне и возлагал на нее огромные надежды.
В подсознании зрелого мужчины светилась искорка надежды, что блондинка разделит с ним завтрак, и они с хохотом, с чавканьем и с брызгами съедят прожаренную птицу. - Да, я знал, как ведут себя порядочные девушки.
А непорядочные девушки не оставляют воспоминаний. - Bekker подождал, надеялся, что голодная блондинка с жадностью набросится на еду и поблагодарит его за щедрый дар, но девушка пока на пищу не смотрела.
- Смотрю на тебя и не могу заставить себя разозлиться, слишком ты красивая.
Наверно, вы, красивые аристократки, выделяете особые вещества, которые мутят наш ум и заставляют вам поклоняться и подчиняться, - Bekker говорил не то, что задумал, поэтому ущипнул себя за нос, чтобы боль отвлекла от посторонних мыслей. - Ты улыбнулась, и я счастлив, потому что твоя улыбка только для меня одного.
Я не питаю надежд, что ты меня полюбишь, возьмешь в мужья или станешь приветлива со мной.
У мужчин после пятидесяти лет наступает отвратительная пора.
Нас никто не любит, нами не восхищаются, нас не хотят видеть и не желают нас.
И, чтобы мы не делали, положение не изменить.
Единственное спасение - в деньгах.
За деньги девушка будет рада видеть любого мужчину, даже престарелого.
В том-то вся беда, что нас много, а денег у нас мало. - Bekker пришел выговориться, ему приятно, что он разговаривает с недоступной красавицей, даже давно растоптанное и задавленное чувство гордости за себя зашевелилось в нем. - Я буду любить тебя на расстоянии, без надежды на взаимность.
Ты красавица, которая всем вокруг внушает чувство, что все из окружающих - самые ненужные люди на земле, а ты среди других - главная, особенная.
И мужчины превращаются в идиотов, фантазируют, что когда-нибудь ты на них взглянешь.
У меня даже кожа покрывается буграми, когда я думаю о тебе. - Bekker просунул руку сквозь прутья решетки, блондинка пальчиком дотронулась до крупных мурашек на его коже.
Bekker взвыл от счастья, и в ту же минуту белый лев из ревности чуть не откусил ему руку.
Блондинка засмеялась и захлопала в ладоши, сценка показалась ей забавной.
- Ты смеешься надо мной, и это хорошо, - Bekker поцеловал каждый пальчик на спасенной руке. - Смотришь мне в глаза, а они еще пока целы, вороны не выклевали мне глаза.
Я впитываю каждый твой вздох, каждое движение, а прикосновение твоих пальчиков считаю самым сокровенным, что может вообразить себе король псов.
Нет, теперь не важно, какого я пола, главное, что я не ошибся, когда с трудностями пришел в зверинец.
"Не боишься"? - блондинка написала и не стала разъяснять, чего должен бояться псарь.
- Милосердная, ты само воплощение наивной нежной красоты, - Bekker встал на колени. - Никто не видел, как я входил в зверинец.
А эти, - небрежный жест в сторону клеток с пленными рабами, изображающими животных, - они звери.
Зверь много покажет глазами, но ничего не скажет.
До сорока лет я еще ничего не боялся, потому что молодость не боится, а после пятидесяти лет уже ничего не боюсь, потому что старость уже ничего не боится.
В детстве мои щеки часто горели от унижения, унижением я считал попрание моего человеческого достоинства.
Теперь же я не вспыхиваю от унижения, потому что человеческого достоинства у меня нет, оттого его и не унизят.
После восемнадцати лет я стал отдаляться от родных и близких, а после пятидесяти лет, от меня удалились все мои бывшие друзья и любовницы.
За то, что я постарел, я не мог винить никого из девушек, зато я обвиняю вас во всем остальном: за то, что вы красивые и своей красотой дразните нас, что перестали замечать нас, позволяете себе в нашем присутствии быть неряшливыми, с избыточным весом, не следите за собой.
А еще обвиняю вас за то, что вам все достается, а мы ничего не получаем даром.
Впрочем, к тебе это не относится, потому что ты не девушка, ты нечто другое, - Bekker рукавом рубашки вытер слезы и высморкался в рукав.