Блондинка. Том II

Впрочем, в тот день Шугар Кейн появилась на Студии довольная и торжествующая, причем опоздала всего на четыре часа; и начались съемки, и шли они довольно успешно. вот на площадке возникла Шугар Кейн — само обаяние, немного запыхавшаяся, на сей раз застенчивая и извиняющаяся, и принялась умолять всех простить ее, особенно К., чьи руки сжимала в своих. Руки ее показались ему очень холодными, просто ледяными, он с трудом подавил дрожь. А Шугар Кейн, сколь ни покажется странным, благополучно прошла целых четыре или пять страниц сценария, без единой запинки или промаха. Причем снималась тогда та самая пресловутая любовная сцена на яхте, ужасно затянутая и интимная почти до полного неприличия. Столько поцелуев! Шугар Кейн была в одном из самых своих откровенных костюмов — вырез на спине такой огромный, что открывает чуть ли не всю задницу. Этакая воркующая, лепечущая что-то сексуальная куколка-блондинка, она навалилась на К., лежала на нем сверху и невероятно соблазнительно ерзала. К. был удивлен, такую сцену очень трудно сыграть актерам, которые ненавидят друг друга до глубины души, причем не просто сыграть, а убедительно и как нельзя более выразительно. А в конце он просто не мог поверить в то, что Монро сдержалась, не произнесла своих обычных слов: «Нет, не то. Давайте попробуем еще раз».

Вместо этого Монро улыбнулась. Улыбнулась! Сцена осталась нетронутой, получилась просто безупречной с первого же захода. С одного раза! После всего этого кошмара долгих репетиций на протяжении предшествующих дней и недель! К. недоумевал — что за чудо произошло с Монро? Может, за эту ночь она излечилась от какой-то болезни или же, что казалось более вероятным, сыграла эту сцену столь блестяще и с одного захода только для того, чтобы доказать: она способна на это. Когда захочет, конечно.

Даже К. и другие, ненавидевшие Монро, вынуждены были признать, что в тот день она была просто неподражаема. Все мы ей аплодировали, так благодарны были за возвращение прежней Монро, пусть даже вернулась она ненадолго. Все мы обожали ее или хотели обожать. Наша Мэрилин!

Ты всегда следил за мной. Трус! С того самого дня, как она выписалась из больницы в Брансуике. Он привез ее в «Капитанский дом», который не был ее настоящим домом. Никогда и ни за что не войдет она снова в детскую. Все бесценные детские вещички были подарены девушке Джанис, для ее ребенка. Никогда и ни за что не пройдет она мимо запертой теперь двери в подвал. Но Драматургу она настойчиво твердила, что чувствует себя просто замечательно, что совершенно счастлива, что полностью поправилась и позабыла обо всех «мрачных мыслях». он верил ей столь же безоглядно, как верила она сама в эти свои слова; и вот однажды ночью, дождливым августом, он проснулся — разбудил его шум в доме, звук тяжелого падения — и увидел, что молодой жены нет рядом в постели, нет ее и в смежной со спальней ванной.

Он нашел ее в другой ванной, наверху, рядом с комнатой для гостей, из кранов хлестала обжигающе горячая вода, она была голая и, дрожа всем телом, сидела на корточках рядом, мускулистые бедра, странно сверкающие глаза, он сгреб ее в объятия и держал, чтобы она не полезла в воду; вода была такая горячая, что зеркала и краны в ванной запотели от пара, а она сопротивлялась, боролась с ним, вырывалась, кричала, что врач из брансуикской больницы велел ей принимать «душ», чтобы очиститься, смыть все грехи, именно это она намеревалась сделать; и он увидел в ее сверкающих глазах безумие; он просто не узнавал своей жены, они продолжали бороться — Господи, до чего же она сильная, эта женщина, его Магда! Нет, конечно, она не была его Магдой, она была совершенно незнакомым существом. Позднее она с горечью скажет ему:

— Именно этого ты и добивался, да? Чтобы меня больше не было? — И он, ее муж, яростно возражал, а она лишь пожимала плечами и смеялась. — О-о-о, Папочка! — Сколько насмешки в голосе при произнесении этого некогда ласкательного имени. — Почему бы не сказать правду, хотя бы раз в жизни?

Познать простейшие из истин невозможно. За одним разве что исключением: смерть не является выходом и решением загадки жизни.

(Эти слова он записал тогда и запишет еще многое; слова всегда служили ему утешением, своего рода раскаянием, заклинанием, способом изгнания нечистой силы. Но никогда больше не скажет она ему с мольбой в глазах: Ты ведь никогда не будешь писать обо мне, да, Папочка? Нет, больше никогда.)

День премьеры! Мудрость дзэн вдруг снизошла на нее, и сахарным низким голосом Шугар Кейн она, глотая «Дом Периньон», протянула: