Блондинка. Том II

— Папа говорит, это испуганная улыбка. Она напугана, как маленькая птичка. Так она у тебя нервная, что ли? Люди на нее смотрят. Знают, что она твоя жена, знают, кто она такая, потому и смотрят. А она только и знала, что натягивать шаль на голову да все время оскальзываться и спотыкаться, как калека какая. А во время мессы так зевала, мы думали, у нее рот разорвется. Раз она вошла в нашу семью, то обязана ходить с нами и вести себя прилично! А еще она спросила: «Я обязана туда идти?» А мы и говорим ей: нет, ты ж не католичка, Мэрилин. Или все-таки католичка? И она так обиженно надула губки, словно маленькая девочка, и говорит: «О! Я знаю, что не католичка». Ну и конечно, она видела, что все мужчины обращают на нее внимание, особенно на эту ее походку. Голова прикрыта, а глазищи так и зыркают по сторонам. А в машине, когда мы возвращались домой, она и говорит: «Ах, какая интересная была служба!» Причем таким тоном, будто мы не знаем, что такое служба. И еще все время говорила так протяжно: «като-ли-цизм», словно мы знаем, с чем его едят, этот «като-ли-цизм». И еще со смешком: «Вот только уж очень долго!» Даже ребятишки, что ехали с нами в машине, смеялись над ней. «Долго? Да ведь мы специально взяли вас на девятичасовую мессу, этот священник самый шустрый». «Долго? Вот погодите, возьмем вас на большую мессу, тогда поймете, что такое долго!» «Или на отпевание!» И все над ней смеялись, и она тоже смеялась, и шаль соскользнула с ее волос — еще бы, они были такие гладкие и блестящие, ну, совсем как у куклы в витрине универмага, вот шаль-то на них и не держалась.

Нет, на кухне она очень старалась, это правда. Хотела как лучше, но уж очень неуклюжая была. Проще самой все сделать, а ее и близко не подпускать. А стоило подойти поближе, как она начинала дергаться, нервная такая. Обязательно переварила бы пасту, если не стоять у нее над душой, и еще все время роняла разные вещи, к примеру, уронила кухонный нож, прямо мне на ногу. А уж что касается ризотто, то с ним она ни разу не справлялась, витала мыслями в облаках. Иногда пробовала готовку, но сама не понимала, что пробует. «Не слишком ли солоно? Разве обязательно это солить?» И еще считала, что лук и чеснок — одно и то же!.. А оливковое масло — то же самое, что растопленный маргарин! И все время удивлялась: «Надо же, люди готовят пасту! Можно ведь купить в магазине!» А еще как-то раз твоя тетя достала из холодильника крутое яйцо и сунула ей, а она и говорит: «Разве это едят? Я имею в виду, стоя?»

Бывший Спортсмен, ее муж, вежливо и терпеливо слушал нескончаемые жалобы матери, сопровождавшиеся припевом: Это, конечно, не мое дело, но…

Он только слушал, ничего не говорил. Лицо его потемнело от гнева, смотрел он все время в пол, а когда мама закончила, поднялся и вышел из комнаты. И услышал с обидой брошенное ему вслед по-итальянски: Вот, видите? Он во всем винит меня!

Но больше всего его оскорбляло то, что жена в каждой комнате умудряется устроить бардак, не убирает не только за ним, но и за собой. И то же самое наблюдалось в доме родителей. Он готов был поклясться, что до брака она не была столь рассеянна. Ходила чистенькая, аккуратненькая, так мило стеснялась раздеваться в его присутствии. Теперь же он на каждом шагу натыкался на ее тряпки, многие из которых видел в первый раз. И буквально повсюду — эти салфетки, перепачканные в гриме! А в ванной, в доме родителей, она оставила безобразные пятна от этой своей косметики в раковине, у тюбика с пастой пропала крышечка, из всех расчесок и щеток торчали светлые волосы. И эти же волосы забили раковину — мама обнаружила это уже после их отъезда, и ей приходилось самой все чистить и убирать. Черт побери\..

А иногда она забывала спустить за собой воду в туалете.

Нет, таблетки тут ни при чем, в этом он был уверен. Сам растоптал к чертовой матери всю ее аптечку, прочел ей хорошую нотацию, и она поклялась, что никогда, никогда больше не проглотит ни одной пилюли. «О, Папочка! Верь мне, верь!» Лично он никак не мог этого понять: ведь в кино она больше не снимается, так на кой хрен ей подбодрять себя всей этой дрянью? Но, похоже, энергия требовалась ей для самой обычной жизни. Эта жизнь постоянно ставила ее в тупик. Отчего она напоминала одного парня, члена его команды, — хорош только в самой тесной и жаркой схватке, а во всех остальных отношениях — полное фуфло. И вполне искренне говорила ему: «Знаешь, Папочка, это так страшно! Ведь этой сцене с реальными людьми нет конца. Ну, все равно что ехать в автобусе, который никто не может остановить. — И на лице у нее при этом возникало такое задумчивое детское выражение. «А ты когда-нибудь думал, Папочка, как это трудно — догадаться, что имеют в виду люди, если они, возможно, вообще ничего не имеют в виду? Не как в кино и в сценарии.