Блуждающий огонь. Два адмирала

Рауль скоро решил, как ему действовать. Пока он утешал Клинча, он поручил Пентару, своему старшему лейтенанту, отыскать еще одну лодку с фрегата. Но все розыски оказались безуспешными, равно как безуспешны были все расспросы Итуэла матросов Клинча — те хранили упорное молчание: они так же, как и экипаж «Блуждающего Огня», не боялись никаких угроз и никогда бы не выдали своих. Делать было нечего, приходилось отказаться от надежды захватить вторую лодку, тем более, что Рауль должен был поторопиться еще до света выехать из залива. Сделав распоряжение повернуть, Рауль не терял еще надежды на обратном пути наткнуться на лодки своих врагов; но легкий, как птица, люгер быстро миновал крутое побережье, в том числе и ту укромную бухточку, в которой они с Итуэлом совсем недавно и так успешно укрывались, и выехал в открытое море. Рауль был очень огорчен: он твердо решил отпустить Клинча, но желал заполучить какого-нибудь другого пленника с «Прозерпины».

Между тем люгер приблизился к английскому фрегату насколько позволяло благоразумие, и под покровом ночи рассчитывал прошмыгнуть незамеченным, направляясь в дальнейшее путешествие. Рауль пригласил Клинча подняться на палубу, куда приказал привести и его матросов.

— Здесь мы должны расстаться, сэр Клинч, — вежливо сказал Рауль, — осторожность не позволяет мне дольше пользоваться вашим приятным обществом. Отсюда вам недалеко до вашей «Прозерпины», а мы стремимся к берегам нашей милой Франции. Будьте любезны, передайте мой привет капитану Куфу и этим честным итальянцам, так полюбившим сэра Смита! Прощайте!

Рауль улыбался: чувство безопасности после стольких волнений переполняло его сердце безумной радостью, и перед ним всплывали одни забавные сцены. Клинч, которому совершенно непонятно было многое в его словах, ощущал только одну глубокую к нему благодарность за свое освобождение, но в то же время он не забывал своих обязанностей как офицера английского флота и счел своим долгом предупредить Рауля.

— Капитан Рауль, — сказал он, пожимая протянутую ему руку, — я никогда не забуду вашей доброты — вам я обязан счастьем этой моей жизни и, может быть, будущей, но тем не менее я считаю своим долгом заявить вам, что как офицер английского флота обязан буду сделать все от меня зависящее, чтобы взять или уничтожить ваш люгер, как неприятельское судно.

— Мне нравится ваша откровенность, господин Клинч! Я не сомневаюсь встретить в лице англичан честных врагов.

— Я должен донести капитану Куфу о том, где видел ваш люгер, куда по моим предположениям он направится, и в каком состоянии я нашел ваше вооружение, ваш экипаж и все прочее.

— Дорогой мой, вы храбрый и честный человек. Желал бы я, чтобы теперь был полдень, и вы могли бы полюбоваться моим маленьким люгером в полном его блеске, так как он настолько красив, что не нуждается в вуали, чтобы прикрываться. Итак, скажите капитану Куфу все, что вы желаете; теперь же расстанемся! До свидания, дорогой Клинч, до свидания!

Все офицеры пожали руку Клинчу, который еще раз, сильно взволнованный, благодарил их за их гуманное отношение к нему. Затем он сел в свою гичку, сопровождаемый своими матросами, и направился на светлый фонарь «Прозерпины», скоро потеряв из вида «Блуждающий Огонь», взявший будто бы в сторону пути к Франции.

В действительности же Рауль вовсе не имел этого намерения. Его плавание еще не кончилось: оно, сопряженное со столькими опасностями, имело для него свою привлекательную сторону. Накануне того дня, когда он в одежде лаццароне прибыл в Неаполь, ему удалось перехватить английское транспортное судно со съестными припасами и отправить его в Марсель; теперь ожидалось второе такое же, и этим можно было объяснить экипажу его долгое нахождение вблизи Неаполитанского залива. Но все заманчивые стороны его профессии, эта постоянная необходимость проходить зачастую сквозь строй враждебных судов, наслаждаться превосходством хода своего люгера, возможность отличиться и прославиться — все это терялось перед главной для него притягательной силой — Джитой. К его чувству к ней начал примешиваться оттенок отчаяния. Твердо и ясно высказанное ею убеждение в невозможности в ее глазах брака с человеком другой религии, то есть для которого ее Бог не был бы Богом, не могло оставлять сомнения в непоколебимости этого ее взгляда, принимая во внимание всю ее нежность и мягкость; она не скрывала и не отрицала своей глубокой преданности Раулю и не было повода заподозрить ее в неискренности или временном увлечении. Последний разговор лежал тяжелым камнем на душе Рауля, и он не мог решиться на продолжительную разлуку с ней после этой как бы размолвки между ними.