Блуждающий огонек

Драгомир не сидел без дела. Поймав в кустах крупного ежа, он прикончил и выпотрошил зверька, набрав у берега мягкой глины, тщательно промазал ею колючую тушку так, что она превратилась в гладкий глиняный ком и, вернувшись к костру, положил в огонь. Излюбленное блюдо цыган, — еж, запеченный в глине, готовится долго, но когда княжна проснется, им будет чем утолить голод.

Изредка мимо, звеня колокольчиками, проезжали почтовые кареты. Заслышав звон, Драгомир выходил на дорогу и вглядывался в лица седоков, но никого, кому можно было бы доверить княжну, пока не появилось. Не считать же, в самом деле, подходящим для нее спутником пьяного офицера, который на ходу распекал челядь, едва не вываливаясь из кареты, или проехавшую часом позже купчиху, что сидела в кибитке, испуганно вцепившись в свой дорожный мешок. Такой, как эта, за каждым кустом мерещатся грабители, останови ее — заверещит, как поросенок.

День уже клонился к вечеру, когда Катя, проспав несколько часов, наконец пробудилась.

— Что будем делать, Драгомир? — спросила она, сев у костра и пытаясь привести в порядок спутанные волосы.

Чувствовать себя беспомощной, зависящей от посторонней воли, ей было не слишком приятно, но куда деваться, если даже единственная ветхая тряпка на ее теле принадлежит Драгомиру? Она тяжело вздохнула, плотнее запахивая на груди одолженный кафтан, и цыган, окинув ее понимающим взглядом, сказал:

— Прости, но стащить тебе где-нибудь одежду я не мог, не хотел оставлять тебя одну. А денег, чтобы купить, у меня нет.

— Да ты совсем с ума сошел, — вспыхнула Катя. — Разве я тебя на воровство подбиваю?

Она снова вздохнула, вспомнив о теплом плаще, оставшемся в карете, о новеньком платье, которое теперь лежало у воды грудой разодранных лохмотьев. Надо признать, ей фатально не везет сейчас, но, — все-таки, — жива!

— Не подбиваешь, нет, — усмехнулся Драгомир, — хотя, для такой, как ты и луну с неба украсть не жаль. Не печалься, княжна. Найду я тебе попутчиков, а не найду, так сам довезу до почтовой станции в Торжке. Здесь не так далеко, всего верст тридцать будет. А там посмотрим, может и подвернется что в уплату за проезд твой до Москвы.

Катя встрепенулась.

— У меня вот что есть, — сунув руку за кафтан, она вытащила наружу шелковый гайтан, на котором висел маленький золотой крестик.

Драгомир кивнул:

— Да, видел, помню.

Катя покраснела, вспомнив, что цыган видел ее обнаженной во время беспамятства, а тот, не замечая ее смущения, прибавил:

— Ты спрячь пока. Оставим на крайний случай. Последнее дело — нательный крест продавать.

— И еще — вот, — поколебавшись, Катя вытянула вперед руку, на пальце которой сидел тяжелый перстень потемневшего от времени, явно старинного золота.

— Наследство, небось? — понимающе спросил цыган.

— Да. Прабабушка подарила…

Ей явно не хотелось расставаться с подарком, и Драгомир кивнул:

— Ладно, там посмотрим. Может, обойдется еще…

Когда Катя, наведавшись в кустики, снова вернулась к костру, Драгомир, взяв толстую ветку, выкатил из огня затвердевший глиняный шар.

— Ой, — сказала Катя, присев на корточки рядом с цыганом и с удивлением глядя на непонятный предмет. — А это что?

— Запеченная ежатина.

В животе у девушки уже давно жалобно урчало от голода, но слова Драгомира, по ее мнению, можно было воспринять только как неудачную шутку. Тем не менее, она села рядом, с любопытством наблюдая за его действиями.

Драгомир постучал тяжелой рукояткой ножа по каменно твердой глине. Корка пошла трещинами, выпуская наружу обжигающий пар. Цыган начал ловко и аккуратно орудовать ножом, вонзая лезвие в покрытую трещинками жесткую поверхность и откалывая один за другим куски корки, вместе с иглами, которые все до единой остались в ней. И наконец начисто освобожденная от игл ароматная тушка ежа показалась на свет.[1] Дразнящий запах мяса защекотал ноздри Кати.

— Невероятно, — выдохнула девушка, сглатывая голодную слюну. — Боже, как я хочу есть!

Переложив ежа на приготовленные листья подорожника, Драгомир разрезал его. Выбросив ни на что не пригодную голову, поделил пополам оставшееся мясо. И наконец, обжигаясь и торопясь, изголодавшиеся спутники с жадностью приступили к еде.

Кате, увлеченно обсасывавшей и разгрызавшей каждую косточку, показалось, что она никогда в жизни не ела ничего вкуснее. Драгомир с усмешкой подумал, что эта девушка с ее хищными белыми зубками, которые так ревностно трудятся над каждым кусочком, похожа на одичавшую кошку, что устрашающе рычит над уворованным куском мяса, придерживая его лапой, чтобы никто не отнял.

Пока Катя наслаждалась ежатиной, он спустился к реке за водой, набрал котелок и, вернувшись наверх, приладил над костром рогатину, чтобы вскипятить воду.

Горсть поникших цветочков клевера, брошенных в кипяток, придала воде сладость, и вскоре, завершая трапезу, они уже пили горячий, бодрящий отвар.

Удовлетворенно выдохнув, Катя передала остывший котелок Драгомиру и в очередной раз поймала на себе его пристальный взгляд.

— Ну что ты так смотришь на меня? — пряча внезапное смущение, произнесла она.