Боевая молодость

— Отца убили, мать умерла, Василька, жениха моего, убили… А вас никого нет! Я не могу ехать в Харьков, в Екатеринодар, я должна ждать, ждать, ждать!

Зубы ее стучали о края чашки. Она поперхнулась вином, закашлялась.

— Успокойтесь, успокойтесь, — повторял я. Взял ее на руки, положил на диван. — Успокойтесь, — шептал я, гладя ее лицо, виски, волосы. — Я здесь, я с вами… Успокойтесь… Немножко выпейте…

Она сделала три глотка. Лицо ее стало бледно, щеки провалились.

— Сейчас пройдет, — шептал я, — я с вами…

Она перестала дрожать.

— Вы не уходите? — прошептали ее губы.

— Нет, я с вами. Не ухожу, не ухожу, — гладил я ее волосы.

Она забылась. Уснула.

Я проверил двери — заперты. На кухне залпом выпил чашку вина и сам как бы очнулся. С ее револьвером в руке вышел во двор. Темень стояла кромешная.

— Пират, — позвал я.

Кобель не отозвался, но цепь слабо прошуршала по земле. Я бросил в будку вторую сосиску.

Возле забора я чиркнул спичкой, освещая свое лицо. Тотчас из-за забора донесся кашель.

— Все спокойно, — негромко произнес я, — может быть, останусь ночевать.

Мне ответили покашливанием.

Она спала в прежней позе. Дышала ровно, румянец проглянул на лице. Как она была прекрасна!

Я решил осмотреть дом. Из кухни черный ход вел на веранду коротким коридорчиком. Ни слева, ни справа я не увидел двери в стенах коридорчика. Я постучал по стенам — капитальные. Со стороны веранды дверей больше нет. Выходит, какое-то помещение в углу дома без входа? Из подвала должен быть лаз. Непременно. Надо днем проверить.

Я вернулся в гостиную, опустился в кресло. Часы в столовой пробили полночь. Мне хотелось есть, живот подвело.

Ксения открыла глаза, быстро вскинулась, присмотрелась ко мне.

— Боже мой, я спала? — спросила она, силясь что-то вспомнить.

— Немножко подремали, — сказал я, улыбаясь.

— Мы не ссорились с вами?

Я засмеялся.

— Нет. Вы во сне ругали Андриевского. Еще кого-то, кажется, самого Врангеля.

— Пусть. — Она встряхнулась, встала. — Я извелась здесь. Ночью бояться стала, почти не спала. — Она улыбалась. — Вы похожи на одного человека. Я потом скажу — на кого. Первый час ночи! Вы голодны? Конечно же! Пойдемте на кухню. Там чисто, уютно.

Мы разогрели на примусе борщ.

— Соседка научила настоящий украинский борщ варить, — похвасталась Ксения.

Она выпила большой бокал вина. Румянец разлился по ее щекам.

— Вы похожи на Василька, — сказала она, положив подбородок на руки, в упор разглядывая мое лицо.

— На Василька? — сказал я. — Это что еще за фрукт?

— Вовсе не фрукт. Мы любили друг друга, когда я еще в гимназии училась. Он был сыном наказного атамана. Закончил Кадетский корпус. Хотел поступить в кавалерийское училище. А тут большевики, красные… Убили его под Новочеркасском в январе этого года. Последнее время воевал в танке, которым командовал французский офицер. Танк провалился на каком-то мосту.

— Откуда вы узнали такие подробности? В газетах писали?

— Нет, не из газет. Андриевский все рассказал.

— Он был там во время сражения?

— Люди его были… Видели. У него сведения всегда верные.

Если бы она знала, что Василек ее, возможно, жив! Я участвовал в бою под Новочеркасском, был на мосту, где провалился танк. Возле танка лежал один убитый — французский офицер. Бойцы сказали мне, что зарубили только его одного, чтобы иностранцы не лезли в наши русские дела, а двух русских офицеров забрали в плен. Один из них, наверное, и был Василек. Значит, Андриевский ей наврал. Зачем? Чтобы еще больше настроить против красных?

Я давно не пил вина. В голове шумело. Мне хотелось спать. «Не раскисай!»

— Завтра я увижу Андриевского?

Она покачала головой. Глаза ее сузились, что-то змеиное появилось в облике.

— Он мне срочно нужен. Почему он не взорвал мост при нашем наступлении? — Я ударил ладонью по столу и постарался строго посмотреть на нее. — Он сорвал всю операцию по взятию Екатеринослава. После взрыва моста наши должны были возле Александровска форсировать Днепр и двинуть на город. Он не отрезал город. Почему? Кто виноват?

Она вдруг расхохоталась.

— Послушайте… Вы в каком звании? — спросила она. В глазах и в голосе ее скользнула усмешка.

— Не имеет значения, — сказал я.

— Не доверяете мне? — усмехнулась она. — Да послушайте: я давно уже не глупая гимназистка! Что вы изучаете меня, следите за мной! Я же вижу! Где мой револьвер?

Я положил револьвер на стол. Она сунула его в сумочку, которую спрятала в большую хозяйственную сумку.

— Конспирация, — покачал я головой. — Вам бы маленький дамский браунинг.

— У меня был. Андриевский ваш забрал перед отъездом. Испугался, я натворю чего-нибудь. А я у дяди нашла новый. Ведь каждую минуту я ждала ареста. Вы слышали про чека? Просто так я бы не сдалась. Рассчиталась бы, а потом себя.

— Гавронский не выдаст? — спросил я. — Он же в чека, вы знаете? Мне мать его сообщила.

— Гавронский ничего не знает. Он не в организации. Андриевский прежде где-то встречался с ним в дорогих кабаках. Гавронский проиграл ему много. Жених!

— Ваш?

— Да. Из-за меня и согласился подержать у себя Гоголя.