Боевая молодость

— Я вступила в организацию. Дядя ничего не знал и не знает. Он врач опытный, но чудак. Старого пошиба человек. Ему что свои, что красные — одинаково. Он тех и других лечит. Сейчас он здесь живет, в городской больнице работает…

Лидия уехала из Кореновской вместе с Андриевским, захватив документы сестры милосердия Анны Дубровиной. В Синельникове их ждал Тарасов, бывший денщик Андриевского. Тарасов выкрал паспорт у своей племянницы Ксении и под именем Ксении поселил в своем доме в Екатеринославе Лидию.

Для отвода глаз Лидию по паспорту Ксении оформили счетоводом в конторе паровой мельницы. А по документам Дубровиной она стала работать в госпитале. Собираясь на смену, Лидия сильно румянилась, мазала брови, губы.

— Одевалась я так, что никто бы не узнал меня. Притворялась, что пью водку и даже спирт, представляешь? — говорила она с таким видом, будто притворство это было самым страшным в ее деятельности. — Налью воды в стакан, выпью разом. Водой же запью. «Закусывать мы непривычны», — скажу напарнице. А она только глазами хлопает!..

В госпитале Лидия добывала документы, которыми снабжала офицеров, пробиравшихся в Крым. Морфий она таскала из госпиталя, отдавала Андриевскому. О том, что мост должны взорвать, Лидия знала. Еще во время летнего наступления Врангеля мост должны были взорвать. Но летом акцию ставка отменила. В сентябре оттуда передали приказ: едва захватят Александровск и Синельниково, мост взорвать. Федьку Матвеева, денщика Гавронского, Лидия видела один раз, когда Гавронский заезжал с ним в Кореновскую. Но внимания на денщика не обратила. А когда привезли его с разбитой головой, в бинтах, тем более признать не могла. Он кричал от боли, она ввела обычную дозу морфия. Раненый уснул. Минут через двадцать она вернулась, он был мертв.

— Я же не училась на курсах, Ваня! И не знала, что при разбитой голове нельзя морфий вводить! Выбежала я во двор, туда-сюда хожу: сказать или не сказать главному врачу о морфии? А ночь кончается, светлеть стало, скоро напарница придет! А тут слышу шаги, подходит какой-то военный.

— Сестра, — говорит, — вы Анну Дубровину знаете? — и присматривается ко мне. — Это вы?

— Да, я.

— Вчера днем в госпиталь поступил боец с разбитой головой и с переломанной рукой, где он лежит?

У меня, Ваня, и ноги подкосились.

— В моей палате, — говорю ему.

— Приказ Андриевского: он должен умереть.

— Он умер, — сказала я. — И бросилась бегом из госпиталя…

Завтракали мы на веранде. Пират лежал возле будки, смотрел на нас печально, вяло помахивал хвостом.

— Я же говорила: он умница, — сказала Лидия. — Знает, на кого надо бросаться, а на кого нет.

— А Борис Гавронский бывал в этом доме? — спросил я.

— Да нет! Я же говорила: он не с нами. Чекисты — дураки, грубые ослы. Сами не знают, что делают: держат его в тюрьме и тем самым спасают.

Я молчал.

— Ему приговор давно уже вынесен, — продолжала Лидия. — Изменник. Продался большевикам, служить стал у них. Андриевский говорил, что Гавронский больше ему не нужен.

— А если он расскажет большевикам о томике Гоголя?

— Ни за что. Я просила его, а он любит меня. При свидании он уговаривал меня уехать в Москву, сбежать от Андриевского. В Москве у него родня. Я сказала — подумаю. Мне жалко его было.

Я достал часы, посмотрел время.

— Спрячь их, Василек. Не смотри! — Она то и дело сбивалась с Ивана на Василька.

— Слушай, — сказал я, — а если твой мнимый дядя Тарасов приехал вчера или сегодня, заметил меня и следит за нами?

— А я не говорила разве тебе? Тарасова убили. Он же должен был взорвать мост. Я всем соседям говорю, что он уехал к больной сестре в Харьков. Но будет об этом, Ваня. Пойдем в сад.

Мы гуляли по дорожке.

Она молчала. Видно было по лицу, она что-то решает. Что?

— А на какие средства ты эти дни живешь? — спросил я. — Деньги нужны?

— Нет, Ваня, не нужны. Под домом два подвала. Набиты мукой. А она дорогая стала. Даже золотые червонцы платят. Пуд продам — и что хочешь покупай.

— Сама продаешь? — Мы шли к калитке.

— Сама. Научилась. По полпуда ношу. Вечером придешь?

— Постараюсь, если ничего не случится.

— С тобой ничего не случится. Я чувствую.

Я быстро зашагал к калитке. Я специально хлопнул ею. Пират звякнул цепью. Но голоса не подал.

«Ай да капитан, — думал я по дороге к гостинице, — «маленький капитан в пенсне»! Волк. Но мы тебя обложим. Я доберусь до тебя, капитан. Потапов говорил, что ты много раз уходил из засад, от облавы, но теперь не уйдешь…»

Сердце колотилось.

Классового врага я в Лидии не видел. Убеждений у нее нет. Капитан увел ее от дяди, от Гавронского. А вдруг и от матери? Вдруг мать жива? И Василек, возможно, жив. Я даже на секунду замер, будто споткнулся. Мне не хотелось, чтоб он остался жив.

Покуда шагал к гостинице, я мысленно поймал Андриевского, побывал у Турло, в Москве у самого Дзержинского. И Ревтрибунал вынес приговор Лидии: «Принимая во внимание политическую неграмотность и злое воздействие и влияние на Лидию Золотареву убежденных врагов революции, в окружении которых она оказалась, считать приговор условным».