Боевые асы наркома

– Какая вам разница, какой я и чей я! – зло бросил Коган. – Я добрый дядя, который вас пытается за руку взять и вывести из темного леса на солнечную поляну. Я что, не воевал с вами рядом, жизнью не рисковал? Так какого лешего вам надо еще в душу мою залезть и узнать, что там! Хотите вместе к счастью идти, пошли. Не хотите, будете сами вылезать из этого дерьма. Ну что же, неволить не буду.

– Нет, ты, Борис, погоди горячиться, – примирительно заговорил Вихор. – Тут ведь дело сложное, кожу, ее ведь не скинешь, наизнанку не вывернешь и снова не наденешь. Так и с душой. Что приросло, что само отпало, а что и с мясом, с кровью отдирать надо.

– Поймешь, поверишь, оно и само легко отпадет, – пообещал Коган.

Андрей сжимал в руках «шмайссер», а сердце его колотилось так, что готово было вот-вот выскочить из груди. Куда, зачем его ведут? Но спрашивать страшно, вон какой грозный, даже злой, идет впереди Мирон Порубий. Жалко Оксану, если он снова станет свирепствовать. А ведь станет. И что-то ужасное впереди, это Андрей чувствовал так, что холодело внутри. Не просто же так, не просто!

Телеги тряслись на разбитой дороге, но ездовые понукали их, и кони бежали рысью, унося небольшой отряд в три десятков бойцов дальше к лесу. Андрею никто ничего не объяснял, просто глянул на него Мирон и кивнул помощнику. И тот сунул парню в руки автомат и толкнул в строй к другим. Крикнул несколько ободряющих слов, призывающих к борьбе, гаркнул: «Слава Украине», и все расселись по телегам и понеслись по ухабам куда-то в сторону от села.

Листвянку Андрей узнал сразу. Оказывается, вот куда они ехали, петляя меж лесочками да объезжая овраги. Сразу понятно стало, что не хотели люди Мирона попадаться на глаза ни немцам, ни местным селянам. А когда подъехали, то стало понятно, что ждет это село, по выкрикам, угрозам стало понятно. Советские партизаны тут ночевали, пригрели их селяне, еды дали, да выдал кто-то оуновцам, рассказал, как приехали партизаны, раненые да побитые, после боев с немцами. Переночевали, раны перевязали и снова в леса.

Причитали женщины, плакали дети, собак пристрелили сразу, только скулеж пошел по селу. Кто-то из стариков попытался пристыдить Мирона, кулаками замахал, но Порубий только грозное что-то крикнул, и оуновец ударил старика в лицо кулаком. Тот рухнул в пыль как подкошенный. Парень привязал деда за старческие ноги веревкой к телеге и стегнул коня. Тело поволокли по пыли, пачкая в зелени и крови нательную рубаху и исподние штаны. Поначалу старик еще шевелился, рукам хватался то за траву, то за веревку, а потом стих и волочился как куль с картошкой.

Оуновцы кидали заготовленные заранее факелы на соломенные крыши хат, разбивали окна и бросали факелы внутрь. Заполыхали дома и овины, в небо поднялись черные столбы дыма, то там, то здесь стали слышны выстрелы. Андрей метался среди этого ада, вытаращив невидящие глаза. Как в кошмарном сне, ничего нельзя было сделать: ни убежать на непослушных ногах, ни сказать ничего, потому что губы не шевелились. Оуновцы жгли и убивали. Двое здоровенных парней потащили за стог девушку в расшитой рубахе, та визжала и вырывалась, но ее повалили на траву, разорвали рубаху до самого низа.

Андрей сжал голову руками, и тут его толкнули в спину. Он чуть не упал от этого тычка, выронив автомат. Перед ним стоял отец Оксаны и грозно сверлил глазами жениха своей дочери.

– А ты что? На смотрины пришел? – гневно зазвучал голос Мирона. – Или с красными заодно? А если нет, то дайте ему факел! Жги дом, вот этот дом жги! И подними оружие, дурень! Ты солдат, а не баба! Василько, ну-ка дай ему факел и проследи, чтобы он свой долг перед Украиной выполнил!

Хмурый парень со шрамом через всю щеку нехорошо ухмыльнулся, сгреб Андрея за воротник и подтянул к себе, обдавая его лицо запахом горилки.

– Дурнем прикидываешься? – спросил он. – А ну покажи, что ты украинец!

Парень сунул Андрею в руку зажженный факел, зло посмотрел в глаза, а потом толкнул в спину в сторону хаты. Андрей от толчка сделал несколько шагов вперед и вдруг увидел у порога лежавшую на земле женщину. Молодая женщина, беременная, она смотрела в небо мертвыми глазами, в которых было столько мольбы. А из ее груди торчали вилы. Вот так и прикололи ее к земле, к своей украинской земле. Прикололи те, кто взялся решать, кому тут жить, а кому нет. И Андрею даже показалось, что под юбкой у женщины шевелится. То ли ветерок треплет подол ее платья, то ли ребенок в животе еще живой и ножками сучит, толкает мамку изнутри, еще не поняв, что мамка мертвая и ему жить осталось всего ничего. Так и не родившемуся на этот жестокий страшный свет.

Андрей не смог с собой справиться, он отвел глаза и пошел стороной обходить хату. Выстрелы звучали со всех сторон, крики, треск огня, а он шел, будто выбирая дорогу и осторожно ступая. Крови боялся Андрей, боялся наступить нечаянно в лужу крови, а она была повсюду. Василько догнал Андрея и рванул за ворот рубахи:

– Ты что же, гулять вышел по двору? А ну бросай факел в хату!