Боевые паруса. На абордаж!

Протянуть руки. Сдавить ее – в своих. Ее – холодные. Жесткие.

– Жива… Хвала Пресвятой Деве, Руфинита, ты жива! Хотя бы ты…

– Мама? Отец? – Она беспокоится. Еще не знает. Приходится каркать.

– Их нашли. Я сам опознал. Вот…

Руки, внезапно ставшие неловкими, не сразу нашарили маленькую вещицу, но на лоснящееся лаком красное дерево легла золотая фигурка: овечья шкурка, перехваченная черной лентой. Награда, более семидесяти кавалеров которой в мире не бывает! Главное, Хорхе с Золотым Руном не расставался.

Руфина покачнулась. Пришлось усадить в собственное кресло. Та только глаза прикрыла. А графу хочется приплясом пройти! Одним хорошим человеком на свете больше осталось. Ведь заходит в комнату – светло становится. Даже если свечей не зажигать… Правда, не сегодня.

– Не верю. Не могу поверить…

В голосе безнадежность. Тоска разума, душа еще не осознала горя. И чего стоят рассуждения досужих философов о том, что рассудок не знает боли и страха? Знает – иначе не мог бы бороться. На стол водружены пистолеты. Ловкие руки сами, не обращая внимания на страдания остального тела, принимаются за перезарядку. Что значит отец – старый солдат. Был. Да и дочь жива ненадолго, если не исчезнет. Убивать орден сможет не скоро… зато глаза отрастит быстро. В иных кварталах – к утру, как только стража чуть убавит напряжение и позволит поспать хотя бы части людей. В порту, пожалуй, попозже: серебро Америк блестит просто ослепительно! Настолько, что королевский комиссар решительно намерен беречь зрение горожан.

Значит, чтобы исчезнуть, у Руфины есть несколько часов. Не так и мало! Тем более что и искать пропажу никто не будет – об этом позаботится сам граф, теперь же. Дописать несколько строк в отчет о ночи – недолго. Пусть будет опознано не два, а три тела. Лично опознанных сеньором королевским советником, так-то. А господину лиценциату стоит срочно отбыть… скажем, во Фландрию. Сделать помету секретарю – пусть с утра выпишет, копию подошьет. Кому надо, тот доберется.

Есть! Теперь можно заняться девушкой, которой больше нет.

– Руфинита, я немедленно вызываю закрытую карету. И – к архиепископу. Если Церковь кого-то желает спрятать, ни у каких убийц нет ни тени надежды.

– Да, спрятать… В монастыре. Не хочу.

– А жить ты хочешь? – Граф не заметил, как радость ушла. Осталось холодное удовлетворение, что кровь друга в дочери не больно разбавилась.

– Да… Но монастырь – не жизнь.

Подбрасывает задачки? Ничего. Времени достаточно, чтобы перебрать варианты.

Жизни ей хочется… Она в чем-то права. Что хорошо, думает не о мести. Выступить с оружием против ордена – самоубийство. Выставить себя трусом – еще хуже. А Руфине, как ни крути, все вышла бы смерть. А так… Может, это и есть форма мести: выжить. Нарожать детей. Продлить род, который кто-то решил извести под корень. А если так – нужен далекий угол. Новое имя? Ну, с этим проблемы нет. Можно выписать справку: мол, такая-то училась в Севильском университете под мужским именем с моего дозволения и благословения Святой Церкви. Грамота с подписью высокопреосвященства три дня, как на столе валяется. Только имя поставить придется, конечно, другое. Какое? Девочек в честь великой королевы называют часто, в Португалии мятеж, а что во время мятежей происходит с архивами? Скрип перышка – и нет на свете Руфины де Теруан. Угорела при пожаре, опознана королевским советником лично. Две строчки в протокол, щепотка праха в гроб. Плакать погодим: на свет появилась Изабелла де Тахо. Донья Изабелла, разумеется. Дочь «рыцаря по праву завоевания», оставшегося верным короне и павшего от рук мятежников. По сути, правда. И куда ее, эту донью, теперь девать? Туда, куда уходит все, не прижившееся в Старом Свете – в Новый.

– Не хочешь в монастырь? Тогда езжай в Вест-Индии. Очередной флот выходит завтра… – взгляд на размахивающие маятником часы, – нет, уже сегодня. В Новую Картахену.

– Но что я там буду делать? – А руки уже набрасывают стремительные строки рваным почерком дона Диего: размашистым, с излишними завитушками. Когда пишет сама Руфина, буковки выходят круглые и меленькие. Взгляд через плечо… Умница! Пишет ректору. Так, мол, и так, вынужден уехать. По соображению здоровья, во Фландрию. Вот пусть орден там и ищет жертву-врага. Мужчину в Нидерландах, а не девицу в Индиях.

– Ты хотела жить? Живи.

Ответ – робкая улыбка. На мгновение, даже меньше. Потом – снова уличный судья.

– Подойдет, ваша светлость. Только… моя мантия немного примелькалась, да и бумаги вы выписали на женское имя.

– Верно. Что-нибудь придумаем. Кстати, вытащи нижний ящик стола, раз уж сидишь на моем месте. Открыт, открыт. Да, возьми два мешочка. На первое время. И… Мать тебя не научила варить эликсир для моей несчастной утробы?

– Учила, ваша светлость. – И снова растерянное личико и деловито взвешивающая мешочки с серебром рука. – Двести реалов… Я ведь не скоро отдам.

– Отдавать? Вздор! Не нужно. Серебро у меня пока водится. А вот эликсир можешь сделать только ты! Обустроишься – напиши, чего не хватает. Ингредиенты вышлю. Ты лиценциат, тебе аптеку держать можно.