Боевые паруса. На абордаж!

Одно хорошо: качает не настолько сильно, чтобы нельзя было определить широту. Английский квадрант штука знакомая. Все, как на занятиях в Севилье, – кроме качки. Поди, поймай в визир горизонт, когда он норовит прыгнуть, удержи его! Не руками, плечом и корпусом. Руки заняты – двигают линейку. Как только тень закроет визир, можно снимать прибор с плеча: цифры уже на шкалах, только в судовой журнал переписать. Много мороки? На суше немного, да и в море неплохо. По крайней мере, не приходится пялиться на солнце, как с астролябией, портить глаза.

Есть широта! Зато долготу определить без хороших часов – никак. Увы, пока действительно качественных хронометров попросту нет. Часы, на которые пришлось обменять серебро графа Барахаса, за сутки накапливают ошибку в десять минут. Так и выходит: первый день плавания вдали от берега долготу можно определить. Неточно. На второй – очень примерно. На третий выходит, что можешь плыть в обратную сторону, не замечая того. А что творится на седьмой?

Одно хорошо: Эспаньола длинная и вытянута именно с запада на восток. Потому «Ковадонга» на ночь отходит к северу, в открытое море, а к полудню возвращается, чтобы уточнить положение исходя из очертаний береговой линии.

Что касается службы, она не скучная и не веселая. Тянущиеся за кормой снасти обеспечивают свежую рыбу, вода в бочонках не застоялась. Небо, слабый ветер, расслабляющий зной. Элегичный, если бы ямайские рыбаки знали это слово – и если бы донья Изабелла не придумывала развлечений: полезных, временами и приятных. Тревоги, учения – а главное, походы за водой. Последние напоминают маленькие военные экспедиции. Скоро не будет на острове ручейка, в который пинасса не совалась мелкосидящим рылом – на веслах, осторожно меряя глубину лотом. Как только глубина мала – высадка, прямо в воду. Где не пройдет пинасса, курица утонет, разве получив мушкетную пулю. Однако злые буканьеры, верно, не хотят связываться с корабликом, на котором нет добычи, зато есть ядра, забитые в жерло двенадцатифунтовок. А может, охотятся в других местах.

Наконец, запасы подходят к концу. Поход завершен – без всяких приключений. «Ковадонга» берет курс на запад. Докладывать. Отдыхать. Получать жалованье. Экипажу, недавним рыбакам, такой исход по сердцу, донье Изабелле тоже. Правда, ей вздумалось на обратном пути промерить глубины в некоторых бухтах и нарисовать карты глубин – на случай, если королевскому флоту пожелается разрушить разбойничье гнездо и потребуются удобные стоянки вблизи Тортуги. Потому канонерка приняла немного к северу, и попутный ветер ее несет, раздувает загребущие паруса, что боятся упустить единый вздох Зефира.

Если бы нашелся наблюдатель, способный взлететь выше альбатроса и окинуть взглядом море, он заметил бы, помимо резвой пинассы, еще один корабль, более солидный. Мы уже описывали характерный развал бортов, крепость корпуса и практичность его конструкции. Читатель, верно, догадался – речь идет о флейте. Правда, этот выглядит бодрей, чем судно, доставившее в Новый Свет донью Изабеллу. Если он и был застигнут бурями, то перенес их стойко. Три мачты с прямыми парусами, малая мачта на бушприте и четвертый ряд парусов на грот-мачте могут означать только одно: команда на нем велика, а судовладелец следит за свежайшими поветриями в парусном вооружении. Сейчас, впрочем, флейт идет не на всех парусах, слишком свежо, топсели убраны, на прочих парусах взяты первые рифы.

Главное отличие от знакомого нам флейта у корабля состоит в том, что пушечные порты прорублены отнюдь не по три штуки ближе к корме, а во всю нижнюю палубу. Да и с верхней сурово смотрят ряды стволов, а за борта цепляются железными когтями вертлюги с фальконетами. На носу рычит золоченый лев. Ниже бегут буквы: «Goudenleeuw». Вот именно так, слитно. «Златолев». Полотнище над кормой не вьется, хотя скрываться незачем, мало в карибских водах героев, которые могут полезть на двадцатичетырехпушечный корабль. Простая практичность: никто ведь не смотрит. Так зачем снашивать полотнище?

Другое дело, если навстречу попадается чужак. Тут флаг поднимают. Пусть всякий проникнется уважением к морской мощи Соединенных Провинций вообще, провинции Голландия, если брать уже, и, совсем в частности – Яна Петерссона Броммера. Кто из предков капитана, а заодно и судовладельца, отличался склонностью побрюзжать, неизвестно, но сам он фамилии не соответствует, напротив, капитан Броммер любит поговорить, когда доволен, и молчалив в состоянии раздражительном, а сейчас ему не до благодушества – как и остальному экипажу. Это, конечно, правильно, когда капитан ест ту же солонину, что и прочая команда. И что первыми вскрываются те бочки, что раздулись или с душком – тоже правильно. Прочие могут подождать.