Боевые паруса. На абордаж!

– Безусловно, мучает. Именно поэтому у нас вино не дороже, чем в Триане.

– Отлично. Кстати, Диего, какими это талантами ты отличился в сих стенах?

Школяр покраснел.

– Старая история. Меня тут год не видели.

– Но помнят! Выкладывай. Все равно узнают.

– По дороге, хорошо?

– Идет, – Санчо повернулся к содержателю блудилища. – Милейший, собери-ка мне ужин на полдюжины персон. Ну и человека, который все это доволочет до моего дома, выдели.

– Извольте чуть подождать… Эй, слышал? Быстро! И посчитай цену для сеньоров при исполнении не обычным образом, а как в простом трактире.

Слуга исчез.

– Зачем нам носильщик? – удивился Диего. – Нам нужно столько снеди, что вдвоем не утащить? На двоих же?

– На каких двоих? Это ты один, меня гораздо больше. Если считать с женой и детьми. Которые, если отец приходит с дежурства, немедленно просыпаются…

Ждать пришлось недолго. К двум тяжелым корзинам прилагался невзрачный человечек, чем-то похожий на ослика – то ли ростом, то ли нарочито глупым выражением лица, то ли способностью неспешно тащить груз, равный собственному весу.

– Ну, и где история?

– Не при этом же, – Диего кивнул назад, – или ты хочешь знать то же, что и все?

– Для начала.

– Тогда – знай, что в логово порока я заглянул всего разок. Подробностей не упомню, меня туда заволокла компания хмельных студентов, когда голова шла кругом. Иначе я бы просто не пошел. Не помню, в общем, ничего – ну, кроме того, что кошель опустел. Зато с тех пор во всяком квартале, по которому я ночкой с виолой пройду, ставни запирают, а девиц сажают под замок, – Диего приподнял уголки губ. – Совершенно, кстати, напрасно: мои земляки в университете уверяют, что спится под мою музыку куда крепче, чем под лекции про звездное небо.

– И это все?

– Пока все.

Санчо глянул в лукаво искрящиеся глаза. Конечно, факел… А еще гордость, яркая, мальчишеская. Похоже, сегодня парень научился совмещать скромность и достоинство.

Впрочем, это не все: кое-что он помнит и не прочь похвастаться – с глазу на глаз. Хорошо. Дом рядом. Тянуть с собой бордельного служителя так и так не следует. А потому надо поделить тяжести и требовать продолжения истории.

Диего привычно повесил корзину на локоть. Что значит холостяк да небогатый – на рынок послать некого, а по трактирам столоваться денег нет. Есть, конечно, и бедные студенты – но такой прилипала больше съест по дороге, чем принесет благодетелю. Валленштейн, помнится, об такого шпагу сломал, а святой Игнатий – ногу. Во второй раз. Терновник прячет в ладони подбородок, отчего лицо его стало несколько детским. Думает, как лучше рассказать свои настоящие похождения. Не будет же он врать человеку, который его только что спас!

– Что случилось на деле? – начал наконец. – Как я и говорил, года через три студенческой жизни меня затянули в это заведение. Я сопротивлялся, к стыду моему, слабо. Вино любого бойца превратит в чучело для отработки ударов – как мы сегодня и видели.

– Но почему к стыду? Кто без греха?

– Видишь ли, у меня есть невеста. Чуть ли не от рождения. Я, как поступал в университет, клятвенно пообещал ее родителям, что до свадьбы буду беречься не хуже девицы. Ни с кем и никогда. Ни со шлюхой, ни с герцогиней. Дурная хворь им в роду не нужна. Мол, приспичит – являйся да торопи со свадебкой.

А тут – приволокли, иначе и не скажешь, в этот самый бардак, сунули девкам. Мол, сделайте мужика. Не то, мол, про земляка пойдут слухи, вроде тех, что Кеведо про Гонгору распустить пытался. После такого уйти я не смог – тогда. Тем более как раз написал сильву-другую в подражание великому кордовцу…

– Вот незадача! – хохотнул Санчо. – Я в стихах ни бельмеса, но всегда держал сторону Кеведо… Который вроде наш.

– Ну, по мне – так сейчас никого лучше не осталось. Разве де Риоха… Но дело не в этом, а в том, что талант Франсиско Кеведо сидит в человеке, которому я б руки не подал. Вот доказательство: тогда он сидел в тюрьме за пасквили на славного нашего короля Филиппа, храни его Господь! Столько лет при дворе кормился, и сытней, чем многие. Со скуки, верно, написал десяток ядовитых виршей и на Гонгору, даром что тот служил королевским капелланом. В иных обзывал успешливого соперника иудеем, в иных – упирал на склонность к азартным играм, в третьих – обвинял в греческом пристрастии.

– То есть в мужеложстве?