Бог в поисках человека

С точки зрения Нового Завета совместное рассмотрение творения и спасения в Иисусе Христе расширяет наше поле зрение и позволяет включить в него не только Израиль, но и все человечество. «Всех людей сделайте моими учениками, крестите их во имя Отца и Сына, и Святого Духа». Всеохватному характеру совершаемого Иисусом Христом дела спасения отвечает объемлющая мир и время любовь Бога, который в конце времен станет «всем во всем». Если в Послании к Колоссянам сказано, что Христос есть основание и цель творения (ср. Кол 1, 15–17), то, тем самым, лишь ясно выражено то, что подчеркивает и Откровение, называя Христа «первым и последним, началом и концом, альфой и омегой» (От. 1, 17; 22, 13).

Самооткровение Бога как эсхатологически-властной любви достигает своей окончательной исполненной непреходящего значения конкретности, в крестных муках Иисуса Христа. Воскресшего можно было узнать по его ранам. Отсюда становится понятно, что имеет в виду Ганс Урс фон Бальтазар[196]

, когда пишет: смерть Бога на кресте есть «источник спасения, откровения и богословия». Крест ведет к эсхатологическому завершению, поскольку он и по воскресении Иисуса Христа остается богооткровенным знаком спасении, при помощи которого сила Святого Духа вовлекает свидетелей (мучеников) в план спасения и, тем самым, зачинает историю народа Божия, т. е. Церкви. «Откровение как исполнение означает с точки зрения открывающего: “Откровение в силе и величии”; с точки зрения человека это – “встреча лицом к лицу”, “познание, подобно [тому] как я познан”» (1 Кор 13, 12)[197]. Тем самым, мы затронули тему антропологической релевантности.

4. Антропологическая релевантность

а) Человек, сотворенный по подобию Божию

{84} Там, где антропология становится темой богословия, также необходимо основательно исследовать свидетельство Св. Писания. При этом его толкование не должно упускать из виду того обстоятельства, «что здесь все антропологически релевантные положения формулируются в горизонте истории спасения как откровения Божия, в котором человеческая автономия предстает как теономия и в котором история человечества, начавшаяся после сотворения мира из ничего, достигает своего завершения, существенно превосходящего любое внутриисторическое самоистолкование человека»[198]. Это означает, с другой стороны, следующее: «Поскольку богословие […] имеет своим предметом Божественное откровение, а оно, в свою очередь, обращено к человеку и нацелено на его единение с Богом, откровение, т. е. Его личное сообщение, достигает своей глубинной цели только при условии, что оно затрагивает человека, что человек его воспринимает и на него откликается»[199]

. Таким образом, нельзя отделять человека от события откровения, и поэтому он – не только тема богословия (materialiter), но и его содержательная цель, его объект (formaliter). Стало быть, антропология принадлежит богословию, есть составная часть его горизонта. Но точно так же верно и обратное: богословие образует фон антропологии. Человек, сотворенный по «подобию Божию», предопределен действительностью этого творения к роли восприемника откровения (как само-сообщения Бога), он – тот, кто «слышит слово» Божие. Во всяком случае, необходимым образом систематизированное обсуждение проблемы человека не должно упускать из виду то обстоятельство, что все, что с богословской точки зрения надлежит сказать о человеке, реализуется всякий раз только конкретно. Также и богословский горизонт для антропологии в горизонте богословия творения устанавливается всякий раз заново там, где человек в своей конкретной ситуации и его подобие Богу мыслятся с точки зрения реальности творения. Общезначимое удостоверяет свое значение в каждом отдельном случае. Отсюда также становится понятно, почему Иисусу Христу отводится такое уникальное, неповторимое и ни с чем не сравнимое место в антропологии. Присущее каждому человеку свойство быть подобным Богу в Иисусе Христе достигает своей полноты, поскольку всякий взгляд {85} на Христа заключает в себе в некоей опосредованной непосредственности заодно взгляд на Бога. «Я и Отец – одно» (Ин 10, 30).