Богадельня

— Огарок! — не упустил случая поддеть приятели Ульрих. — Тебя самого чихом сдувает. Селюк, покатили со мной?

— Покатили!

Восхищенные взгляды рыжего Гейнца, ничуть не расстроившегося от чужой удачи, дружелюбно-унижительный тон Ульриха льстили Виту пуще зрелища выигранных денег. Городские парни в щегольских нарядах считают его своим! Мальчишка был на седьмом небе от счастья! Можно ли отказать такому другу, как Ульрих?! Да и сама игра порядком раззадорила: Вит впервые играл «на интерес». В кропи плясали веселые чертенята, хором выкрикивая: «Барыш! барыш!..»

Однако Ульрих оказался непрост. В последний миг резко отдернул руку — вправо и вниз, — зажав монетку в кулаке.

— Еще! — азартно потребовал мальчишка. На этот раз он был начеку. Ф-фу, успел…

— Ойфово! А ты парень не промах! Катим?

— Катим! — новое словечко вкусно пузырилось на губах.

Кучка медяков росла. Иногда Вит проигрывал, но быстро успевал раскусить очередной трюк Ульриха, возвращая утрату с лихвой.

— Теперь ты конай, — предложил наконец Ульрих, тоже войдя в азарт. — Держи, значит. А я бацать стану.

Это оказалось даже проще, чем выхватывать монету. Сжимай пальцы, и всех делов. А с третьего-четвертого раза Вит слегка подшутил: подбросил монетку вверх и, когда рука Ульриха впустую мазнула по его ладони, снова поймал денежку.

— Слушай, как ты это делаешь? — от удивления Ульрих заговорил простым языком.

— Делаю, — пожал плечами Вит. — Я мальков в Вешенке запросто ловил. Руками.

— Небось пылишь, что раньше в «хвата» не играл.

— Не играл я. Только с вами…

— А давай…

— Тихо! — змеей зашипел вдруг Гейнц. — Наши с обмолота тянутся. Сейчас мы их…

Рыжий заторопился, покраснел от предвкушенья.

— Вит, они ж про тебя еще не знают! Так: мы с Ульрихом — на раскруте, а ты под мышками чесать будешь. Звон — по-братски: пол на-пол. Катим?

Вит поскреб затылок. Никого он чесать под мышками не собирался: выдумают тоже, стыд один! Может, лучше самому на раскруте? Крути себе… Опять же: какой-такой «звон»? И как это по-братски, если половина — ему?! По-братски — значит, всем поровну, на троих.

Хоть про обмолот понятно. Осень: самая пора…

Тем временем в калитку лезла пестрая ватага: парни, дядьки, стайка шумных девиц. Странно: молотильных цепов или мешков с зерном у них не наблюдалось. Может, на току оставили? Однако не похоже, чтобы ватага возвращалась после трудового дня. И одеты не для обмолота.

Уж Вит-то хорошо знал, какими мужики в Запрудах с тока возвращаются!

— Почем рвацун? — лениво поинтересовался Гейнц у направившегося к столу парняги: высокого, кучерявого, лет двадцати.

— Это Дублон, — зашептал Ульрих на ухо Виту. — Ойфово в «хвата» чешет! Зырь в оба: он вправо срезает, когда конает… Я тоже так делал, помнишь? Сейчас Гейнц его раскрутит: Дублон же нас за флохов[18] держит, а тебя так вообще — в полное бельмо. Мелькай, бацарь!

И Ульрих затрясся от беззвучного смеха.

— Чужой рвацун кошели жжет, — врастяжечку бросил Дублон, подойдя. — А вы тут, гляжу, жаб задницами давите. Усечет Малый Втык, зажируете…

Гейнц цыкнул слюной сквозь зубы:

— Мы в ночное ходили. Отвал у нас до завтра. Тек, в «хвата» по крошкам бацаем.

— В «хвата-а-а»…

Дублон презрительно сощурился. Оправил складки темно-синего, спадающего до земли плаща. Камзол соперничал длиной с плащом: панталоны из-под него едва виднелись. На тупоносых башмакаx красовались пряжки дутого золота: два солнца. Он и впрямь был красавцем, этот Дублон со Дна. Буйная смоль кудрей, брови вразлет, гордый подбородок. Высокомерный прищур карих глаз. Когда б не секира за поясом, сошел бы за дворянина. А так… будь ты богатей из богатеев, красавец из красавцев, щеголь из щеголей — а оружье позорное носи. Иначе плети и штраф: ни на плащ дорогой не посмотрят, ни на камзол модный, ни на осанку горделивую. Выпорют, как миленького. И кошель облегчат изрядно.

Знай свое место.

«И вот этот-то красавец станет с нами играть?! — засомневался Вит. — Да он в рожу мне плюнуть побрезгует!»

— В «хвата-а-а»… — повторил Дублон, получая удовольствие от звуков собственного голоса. — Тебе, колчерукому, только за гульфик себя хватать. И то промахнешься! Вон, с селюком бацай…

— А ты покажь селюку, как бацарей обламывают, — подал голос Ульрих. — Он в дело хочет. Обкатай.

— Обкатать? — нехорошо ухмыльнулся Дублон. — Моя обкатка звона стоит. Зазвоните — обкатаю.

— А он сам за себя зазвонит. Почем у тебя кон на обкатку, Дублон?

— Полфлорина. За науку платить надо. Ну что, селюк, зазвонишь?

Теперь Дублон обращался непосредственно к Виту, но глядел мимо и поверх головы мальчишки.

Ульрих исподтишка толкнул Вита локтем: давай, мол. И два пальца врастопырку показал. Дескать, выигрыша набралось на флорин. Два, значит, кона.

— Зазвоню, — подбоченился Вит, стараясь подражать Гейнцу.

Аж самому понравилось: до чего похоже вышло!

— На первый раз, если кон снимешь — с меня вдвое, — проявил щедрость Дублон, коротко зыркнув на стол и оценив кучку монет не хуже Ульриха. — Я сегодня добрый. Покатили, селюк!

XXIII

— …Слышь, Бацарь, а ну еще раз «резку» покажи!