В общем, Корней остался недоволен, и тут, на свою беду, пред грозные очи воеводы Погорынского заявился погостный писарь Буська-Грызло с жалобой на Мишкино самоуправство. Менее подходящий момент просто трудно было выбрать, но, по всей видимости, писарь родился в рубашке. Повезло ему дважды: первый раз, когда воевода Корней не убил его на месте, а просто приказал Бурею потыкать Буську мордой в труп Семки-Клеща, «чтобы понимал, значит, что с такими, как он, говнолазами бывает, ежели они не сидят тихо в уголке и не радуются, что живы остались».
Бурей, пришедший после допроса пана Торбы в игривое настроение, выполнил приказ буквально и располосовал писарю всю рожу об драную кольчугу Клеща. Дело обязательно кончилось бы либо серьезным членовредительством, либо повреждением писарского рассудка, но тут Буське повезло вторично – Бурей отвлекся. Проявив воистину академический интерес к трупу казненного, он, продолжая удерживать Буську за шиворот, несколько раз пинками перевернул покойника с боку на бок, чтобы внимательнее рассмотреть следы кнутобойских упражнений отроков второго десятка. Погостный писарь, воспользовавшись паузой, рванулся, что было сил, и был таков, а Бурей, нисколько не огорчившись, тем, что у него в кулаке остался лишь клок рубахи вырвавшегося Буськи-Грызло, громогласно вынес вердикт:
– Гы-ы! Гляди-ка, и сопляки чему-то путному выучились!
Столь двусмысленного и неожиданного комплимента Мишка не получал еще ни разу. Ни в ТОЙ жизни, ни в ЭТОЙ.
Ратнинцы и лесовики, изображавшие сидящих на берегу пленных, устали сидеть неподвижно, началось шевеление, негромкие разговоры. Ляхи, исполнявшие роль часовых, тоже несколько сбросили напряжение, принялись переминаться с ноги на ногу и даже прохаживаться туда-сюда. В общем-то, это было хорошо – чем естественнее ведут себя «часовые», тем легче будет обмануть прибывших на ладье, но когда один из ляхов направился к ближайшим кустам, Мишка подхватил с земли самострел и крикнул:
– Эй, куда? Назад!
– По потшебе[42]
… – послушно откликнулся лях и универсальным жестом изобразил процесс отправления малой нужды.– Потерпишь! – безапелляционно заявил Мишка, многозначительно поведя самострелом. – Или прямо здесь дуй… ишь, каким застенчивым сделался! Не бойся, не оторвут тебе ничего!
– А вот я так и оторвала бы! – неожиданно заявила немолодая женщина, сидящая на земле недалеко от Мишки. – Как сильничать, так не стеснялся, а тут вдруг застенчивым стал!
Лях, пряча глаза, на всякий случай отошел на несколько шагов в сторонку.
– Эй, парень! – окликнула Мишку молодуха в драной рубахе, с синяком на пол-лица и сильно расцарапанной шеей. – А ты попал бы из своей стрелялки, если б этот гнус свое хозяйство достал?
– Ха! Да наш боярич на слух стрелять умеет! – влез в разговор урядник Степан. – Он бы этому усерышу с закрытыми глазами, только по журчанию, болт, куда надо, засадил… и куда не надо, тоже!
«Пленники» негромко загомонили, наперебой перечисляя разные места ляшского организма и классифицируя их по признакам: «куда надо» и «куда не надо». Получалось, что «надо» вообще-то бы везде, но только так, чтобы не сразу помер. «Часовые» и вовсе затосковали.
– Боярич! – немолодая женщина, высказавшая желание «оторвать», пересела поближе к Мишке. – А ты и в правду боярич?
– Да, боярич из рода Лисовинов, внук воеводы Корзня.
– И сотником у этих? – женщина качнула головой в сторону Степана.
– Верно. Меня Жданом звать.
– Жданом?
– Во Христе Михаил сын Фролов.
– А… ну да, конечно… А меня Буеслава.
– Рад познакомиться, матушка Буеслава! – Мишка, хоть и не вставая, подчеркнуто склонил голову, коснувшись груди подбородком. – Честь для меня.
– Вежливый… – Буеслава скупо обозначила улыбку, – и внук Корзня… – улыбка тут же угасла. – А скажи-ка, Ждан, где ж ты себе сотню таких удальцов набрал?
– Так у нас там Воинская школа есть, матушка Буеслава. Все мои ребята в той школе ученики.
– Да? И кого ж вы в той школе учите?
Мишка чуть не ляпнул: «Воинов, конечно», но вовремя сообразил, что вопрос о том, кого в Воинскую школу принимают.