Богатая белая стерва

Вежливо скучающий, Джимми Голдстин отпил виски и сказал, едва уловимо пожав плечами:

— Он ничего, конечно — для исполнителя его толка. Легкомысленный, правда, и ужасно недоученный. — Некоторое время он задумчиво изучал свою сигару. — То есть, недостаток систематического обучения очень виден. Его бы подучить, и тогда, возможно, из него вышел бы толк. Наверное. Особенно потому, что…

— Да, я понимаю, — перебил его Уайтфилд нетерпеливо. — Что можно сделать прямо сейчас? Или в течении трех-четырех месяцев?

Джимми улыбнулся снисходительно. Эти любители — как они наивны!

— Извини, Джо. Мне очень жаль. Нет, прямо сейчас ничего сделать нельзя. Лет пять-шесть — это да, что-нибудь да получится.

— Слишком долго, — холодно сказал Уайтфилд.

— Найди еще кого-нибудь, — парировал Джимми, тоже холодным тоном. Он взял с блюдца оливку, положил в рот, медленно и с удовольствием прожевал, и проглотил. Чмокнув губами, он продолжал, — Мы ведь говорим об искусстве, Джо. Искусство — оно очень… нежная вещь, ее следует ласкать и холить, осторожно очень, деликатно, чтобы никаких преждевременных проявлений не было. — Он обвел руками воображаемый мяч для баскетбола. — Это ведь не цементные блоки накидать друг на друга, а потом сказать — вот архитектура! Ты когда-нибудь брал уроки фортепиано?

— Нет, — мрачно сказал Уайтфилд.

— Вот видишь! — укоризненно заметил Джимми. — Я не в пику тебе все это говорю, я просто объективен. То, что мы сегодня слышали — это сырая техника. Совершенно очевидно, что он самоучка. Так любой может научиться играть. И вкуса у него нет. Что это за водевильные глупости он играл?

— Оперетту, — сказал Уайтфилд.

— Какая разница. А Моцарта он играет — это же просто смешно. Например, он добавил басовые ноты в «Ноктюрн». Моцарт — он Моцарт и есть, знаешь ли. Не надо его подправлять. Надо оставить его в покое. Шопена он играет неплохо, но до изящества далеко. У него контроля нет совсем. Много страсти, но отсутствует грация. Пять-шесть лет — может, это и долго, но три года — это самый минимум.

— А если купить каких-нибудь критиков? — спросил Уайтфилд без энтузиазма. — Я некоторых знаю. Зигфрид Майер, например…

— Ты их всех можешь купить хоть завтра. Но будь разумен. Правда, Джо. Публика будет смеяться. Или хуже того, люди скажут, «Его проталкивают, потому что он черный». Уж ты мне поверь, Джо, я играю на фортепиано с трехлетнего возраста, у меня кое-какой опыт есть, скромный, но есть. Ну, что ж, джентльмены, позвольте мне откланяться, мне нужно сегодня вечером дирижировать оперой, будь она неладна. И до этого мне следует отдохнуть.

«Ноктюрн», который Юджин Вилье играл в доме Уайтфилда, сочинен был Шопеном, а не Моцартом, басовые ноты наличествовали в нем изначально, но это ничего не меняло.

III.

Тогда я не знал еще, что почти все посетители дома Уайтфилда так или иначе оказывались У Коннора, в небрежном, но с повышенными ценами, ирландском пабе в двух кварталах от особняка. В отличие от Джульена, ирландских пристрастий я не имею, и не испытываю непреодолимого желания заходить в пабы, как только их вижу, хоть на минуту. Я прочел вывеску, приблизился к грязному стеклу и разглядел силуэты завсегдатаев — и был готов идти дальше. Но рука моя как-то сама собой легла на ручку двери. Будь Коннор честным человеком, он бы платил Уайтфилду. Откуда мне знать, может и платит.

Я взгромоздился на стул, посмотрел на дамскую сумочку на стойке рядом с моим локтем, подозвал бармена, который натужно делал вид, что я ничем не отличаюсь от других его клиентов, и заказал скотч. Потягивая крепкую желтоватую влагу и слушая ирландский напев в громкоговорителях, сочиненный в пятидесятых годах и до сих пор любимый завсегдатаями некоторых заведений, я обнаружил, что ужасно хочу курить, что было странно. Вспоминая этот момент, я иногда пытаюсь определить, чей дух меня тогда посетил. Поскольку большинство хорошей музыки было написано людьми, вступившими во взрослый возраст до того, как сигареты стали широко популярны, кандидатов немного. Вот, к примеру, Пуччини курил, насколько я помню; Чайковский употреблял русского стиля сигареты, с длинным бумажным мундштуком; Кальман, сын разорившегося адвоката, предпочитал сигары; Легар, венгерский дэнди, пользовался мундштуком слоновой кости, выточенным, как я романтично предполагаю, из ре в пятой октаве.

Я посмотрел налево, ища кого-нибудь, кто мог бы дать мне сигарету, не делая вид, что поступает так вопреки своим убеждениям. Имелся толстый реднек в поздней стадии фолической регрессии (тайный расист, который наверняка принял бы отечески-снисходителный вид, если бы я к нему подошел). Имелся молодой парень с признаками наркомании в движениях и выражении лица. Справа был пустой стул, а за ним помещалась женщина средних лет; за женщиной — веселого вида Дядя Том, распространяющий псевдо-мудрость перед парой усталых медсестер смешанного происхождения и эклектических взглядов; а за ними музыкальный автомат. Я было обратился к самому бармену, как вдруг хозяйка сумочки появилась из туалетного закутка.