Богатые — такие разные. Том 2

Мы решили, что поедем вечерним поездом. Эмили была так расстроена ужасным известием, что, к счастью, не заметила, каким холодным тоном я вел разговор, но Вивьен сразу же прониклась моей печалью и даже предложила поехать со мной в Огайо.

Я поблагодарил се, но сказал, что ей следовало остаться в Нью-Йорке. Вивьен принадлежала настоящему и будущему, а Эмили была единственной, кто отправлялся со мной в прошлое, которое давно осталось за моей спиной. Нервничая перед тяжким испытанием, я сжал в одной руке лекарство, в другой — ладонь Эмили и поднялся в вагон поезда, отправлявшегося в Цинциннати.

— О, посмотри, Корнелиус! — воскликнула Эмили. — Вышивки тети Доры! Помнишь, они висели на стене в передней комнате на ферме?

Мы были на чердаке моего старого дома в Веллетрии. Нас окружало все то, что мать накопила за долгие двадцать пять лет двух своих браков. Нам пришлось сортировать одежду: для благотворительности в одно место, для старьевщика в другое, а особо памятные семье предметы в третье, для себя.

— Ты их помнишь? — спрашивала Эмили, выстраивая в ряд все пять текстов на подрамниках у покрытой пылью, тускло блестевшей латунью кровати. — Когда я училась читать, я читала их тебе, маленькому! Ты любил их и заучивал тексты наизусть. Странно — их же было шесть, а не пять? Какой не хватает?

— Жерновов Господа, — ответил я. — Та вышивка висит в моем кабинете, но после Краха она стала не слишком популярной. — Я со вздохом отвернулся от сундука, полного старых фотографий, и следующие полчаса прошли очень приятно в воспоминаниях о довоенных Днях благодарения, забытых игрушках, и о том, какие экзотические пасхальные чепчики выбирала нам мать. Эти ностальгические воспоминания окутали нас коконом, защищавшим от боли.

— Смотри! Папа! — вскричала вдруг Эмили.

Мы с любопытством смотрели на фотографию родившего нас человека. Он стоял, застыв, как солдат, по стойке «смирно», в своем черном воскресном костюме перед главным входом у дома на ферме. Его светлые волосы были разделены четким пробором и прилизаны, а губы, форму которых никто из нас не унаследовал, немного опускались в уголках рта вниз. Светлые глаза были холодными и внимательными.

— Боже мой! — содрогнувшись, воскликнул я. — У него вид как у опасного клиента!

— Но эта фотография не соответствует его настоящему образу! — сказала Эмили, помнившая отца гораздо лучше, чем я.

— Все, что запомнилось мне, это его огромная западная шляпа, которую он не снимал ни на улице, ни в помещении, чтобы казаться выше ростом.

— В действительности он был довольно красивым мужчиной, — добавила она после того, как я сказал, что он очень странно выглядел без шляпы. — И у него была такая добрая улыбка!

Мы бегло просмотрели другие фотографии в альбоме, но на всех неизменная шляпа затеняла лицо отца.

— Не знаю, была ли мама с ним счастлива, — задумавшись, проговорила Эмили, закрывая альбом. — Мне всегда хотелось спросить ее об этом, но я так и не отважилась.

— Но почему бы ей не быть с ним счастливой? — в недоумении спросил я сестру.

— Видишь ли, культурной, высоко образованной женщине на ферме было скучно, а папа даже не мог вести с нею интеллектуальные разговоры. Разве ты не помнишь его деревенское произношение? Он, собственно, не был человеком Среднего запада. Скорее, выглядел уроженцем Кентукки. И часто произносил неправильно некоторые слова.

Я молча переваривал услышанное.

— Что ж, я вовсе не сноб, — заметил я, — и, разумеется, ничего не имею против папы, но я всегда считал себя генетическим уродом, пока не познакомился с Полом. Пол — единственный человек, на которого я действительно похож.

— О, надеюсь, что это не так! — возразила Эмили. — Я очень любила дядю Пола, но он был так ужасно безнравствен! Корнелиус, надеюсь, что, когда ты женишься, ты не станешь заводить любовниц.

— Конечно, нет! — воскликнул я. В конце концов, человек женится именно для того, чтобы избегать вещей такого рода. Я безуспешно попытался вообразить себя дважды взглянувшим на какую-то женщину, кроме Вивьен. Философия Пола о браке ради удобства в сочетании с адюльтером для всестороннего удовлетворения не находила во мне отклика. Она шокировала меня своим викторианским лицемерием, утомляла раздвоением чувств и представлялась разрушительной, даже если строилась на прочности семейных уз. Я понял, что поскольку Викки всегда жила со своей матерью, Полу предоставлялась полная свобода вести себя так, как ему нравилось. Но если у человека есть дети, о которых он заботится, он действительно должен жить как благопристойный христианин, иначе эти дети превратятся в монстров. Я подумал о порхавшем из постели в постель Стиве Салливэне, «гулявшем» от своей жены и оставлявшем беременных любовниц, и только пожал плечами. Один Бог знает, как повернется судьба его детей.