Богдан. Защищая жизнь

— Мало того, что он был старше ее вдвое, но и к тому же женат. Когда дедушка узнал, разразился страшный скандал. Он увез маму обратно в Россию. Он очень властный и любит все контролировать. Не трудно догадаться, насколько зол он был, что его родная дочь вышла из-под контроля. От такого авторитарного человека, как он, ждать понимания или любви было бесполезно. Он считал, что потерпел фиаско в воспитании моей матери, и всецело взялся за мое. Мне нельзя было злиться, нельзя грубить, нельзя хотеть пользоваться косметикой. Я должна была отказаться от своего мнения, своих желаний, и тогда я бы стала для него идеальной внучкой.

— Вот почему ты пошла в юристы, — это не вопрос. Богдан утверждает это, а меня удивляет, как хорошо он меня понимает.

— Эмоциональное подавление в семье — такое же преступление, как и физическое насилие. Только вот закона, запрещающего это делать, нет.

— И, тем не менее, ты стараешься помочь многим, — снова кивает он. Затем берет с полки одну из книг и, пролистав пару страниц, начинает читать вслух.

— Ты говоришь по-немецки? — его произношение очень даже неплохое.

— Решил проверить, не забыл ли я язык, пока… — он осекается.

Видимо он имеет в виду свой срок. Ему до сих пор больно говорить об этом.

— Тоже учил его в детстве?

— Не в детстве. Когда начал участвовать в серьезных соревнованиях.

— Зачем?

— Если хочешь бегать на хороших лыжах, и не такому научишься. Общение — это ключ ко всему.

— Как это?

— Понимаешь, производители премиальных лыж в основном австрийцы, немцы. Общение с ними напрямую на их родном языке может увеличить шансы заполучить хорошие лыжи. Потому что существует целая очередь на них. И, как правило, лучшие достаются топовым спортсменам.

— Я не совсем поняла. Разве не все лыжи одного и того же производителя должны быть одинаково хороши? Есть отличия?

— Конечно, — его глаза загораются, когда он рассказывает о самой главной страсти его жизни. — Они отличаются по развесовке, жесткости и другим параметрам. Например, я бегаю… — он делает паузу. — бегал на лыжах одной австрийской марки. Они все были хороши, но, чтобы подобрать подходящие под конкретные погодные условия, под конкретное качество снега, приходилось перебирать десятки лыж, пока не найдешь то, что нужно.

— И ты специально выучил немецкий, чтобы договариваться с производителями о лучших лыжах? — с восхищением смотрю на него.

— Да, — он пожимает плечами, как будто это самое обычное дело.

Охваченная внезапным порывом узнать о нем побольше, я, даже не подумав, задаю ему еще один вопрос.

— Ты скучаешь по лыжным гонкам, Богдан?

Зачем я только это спросила? Очевидно же, что скучает. Так же сильно, как очевидно, что эта тема для него болезненна. Но разговор с ним течет так легко и уютно.

Богдан поджимает губы и устремляет свой взгляд сквозь меня.

— Каждый день моей жизни, — с печалью в голосе отвечает он, уставившись в одну точку на обоях. — Лыжи, скорость, снег…

— Я тоже люблю снег. Помню, как в детстве мы ездили с мамой на новогодних праздниках в лес. Там было так красиво. Словно в сказке. Все деревья были покрыты тонким слоем инея. Я думала тогда, что они сделаны из хрусталя, — говорю ему, желая отвлечь от грустных мыслей. — Я особенно любила эти редкие поездки загород, потому что дед не присоединялся к нам. Прогулки на природе — пустая трата времени, говорил он часто. Это было едва ли ни единственное время, когда я не чувствовала себя скованной его ограничениями. Он считал, что все свободное время надо тратить на обучение или на зарабатывание денег. В последнем он сильно преуспел.

— И что с ним стало? А твоя мама?

— О! Он в полном здравии, все больше преумножает свои капиталы. Мама по-прежнему живет с ним в его огромном доме. Гуляет по саду, читает Бунина и говорит, что, если ей не суждено быть с любимым, у нее просто нет причин уходить из отчего дома. Я же думаю, что, помимо этого, привычка жить в роскоши, не заботясь о хлебе насущном, видимо, оказалась для нее сильнее свободы, — я все больше уплываю в воспоминания. — Но я нисколько не осуждаю ее выбор. Просто я другой человек. Никакие деньги не заставили бы меня остаться жить под гнетом деда. Как только мне исполнилось восемнадцать, я, не желая быть подавляемой всю жизнь, как моя мама, собрала вещи и ушла из его дома. Мне не нужно от него ни копейки.

— Ты сильная, — Богдан откладывает книгу в сторону и усаживается на кровать. Из меня вырывается стон, когда его рука скользит по моей ноге все выше и выше. Я выгибаюсь ему навстречу, желая больше его ласк. — Ты добилась того, чего хотела. Работаешь в лучшей адвокатской конторе города. Афина — воительница.

Его мягкий смех вызывает у меня ответную улыбку.

— А твои родители?

— Они погибли в авиакатастрофе, — его ответ немного резкий и отрывистый. Я понимаю, что эту тему тоже лучше не продолжать.

— Теперь вся моя жизнь — это только работа. Давно я не ездила на природу. Ты знаешь этот лесок? — усаживаюсь на кровати, прижимая одеяло к груди.