Богдан. Защищая жизнь

О! Точно! Андрей! Он говорил что-то про крекеры.

— Водички? — мой личный экземпляр греческого бога участливо наклоняет голову.

— Лучше принеси мне крекеры. В большой зеленой упаковке. Андрей купил их. Он консультировался с какой-то Софией. Она рекомендовала при токсикозе именно эти крекеры. Все-таки они пригодятся, — вздыхая, откидываюсь на подушки.

— Он купил? — его лицо напрягается, венка на его шее вздувается. — Консультировался?

— Господи! Ну, купил и купил, — до чего же он милый. Даже ревность в его исполнении не кажется раздражающей или удушающей. Он точно не стал бы ничего от меня требовать и диктовать, как жить. — Ты не мог бы принести их мне. Пожалуйста!

— Да, конечно! Я мигом, — он выбегает из спальни все еще полностью обнаженный, все еще с внушительной эрекцией.

Как жаль, что я все испортила. Должно быть, на моем лице отражается все мое сожаление и злость на себя. И, когда Богдан возвращается, он неверно истолковывает это.

— Ты не сердись на меня. Я хочу тебя. Все время. Не представляешь, как сильно. Но Чили — мой друг. И он попросил…

— Ладно. Я не сержусь. Я уважаю вашу мужскую дружбу. Правда, — беру из его рук пакет, который он предусмотрительно открыл для меня. — Я знаю, что ты тот, кто держит слово. Не хочу, чтобы вы из-за меня ругались. Все нормально.

О, да. Эти крекеры хороши. Прикрываю глаза от удовольствия.

— Ты ложишься? — похлопываю рукой по матрасу.

— Я, пожалуй, переночую на диване.

— Ты можешь остаться здесь. Кровать достаточно большая для двоих.

— Я… лучше на диван, — он прикрывает глаза рукой. — Там ближе к входной двери. Если что, я услышу…

— Если что? Ты думаешь, возможность того, что Ярослав придет за мной реальна? — моя спина напрягается, когда я подаюсь вперед на кровати.

— Нет. Это просто меры безопасности. Спи спокойно, Афина.

— Ну, ладно, — шепчу, разочарованная тем, что он не останется.

— Я хочу извиниться, — Богдан поворачивается у самой двери. — За то, что согласился тогда… на предложение Чили. Я просто испугался, что ты…

— Нет. Не надо. Я ни о чем не жалею, — перебиваю его. — Конечно, я бы не стала повторять нечто подобное. Когда-либо. Но сожалеть не нужно, — откладываю пакет в сторону и полностью залажу под одеяло. — Знаешь, я тут подумала. Если бы не было той ночи, во мне сейчас бы не росла жизнь. И возможно, моя собственная жизнь уже оборвалась. И ты… — сглатываю перед тем, как продолжить. — Может быть, ты не был бы здесь сегодня и не говорил бы мне всех этих слов. Мы не знаем, как бы все было. Так что ни о чем сожалеть не нужно.

— А что, если это ребенок Чили? — я слышу настоящую панику в его голосе.

— Значит, меня будут пичкать брокколи еще восемь месяцев. Это как минимум, — пытаюсь разрядить обстановку, вдруг снова ставшую неловкой.

— Мне нравится, что ты стараешься относиться к этой непростой ситуации с юмором. Значит, брокколи вычеркнуть из списка твоих предпочтений?

— Было бы неплохо. И я все еще хочу настоящий, нежный чизкейк. Вы обещали.

— Я помню. Я запланировал это на выходные. Завтра суббота, так что поедем в ту кофейню, про которую все говорят. Мне уже самому интересно, что там за десерты такие.

— Ты помнишь? — я чувствую новую волну слез. Это становится утомительным. — Извини. Я опять плачу. Это так на меня не похоже.

— Это нормально. Не нужно извиняться.

— Я раньше вообще не плакала. Никогда. В детстве это было непозволительно. Да и потом… Это не я.

— Может, как раз теперь это ты?

Он плавно закрывает дверь спальни, оставляя меня в смятении.

******

Ночью я просыпаюсь от сильной жажды. Это все из-за соленых крекеров!

Отбрасываю одеяло в сторону и тихонько выхожу в коридор. Я почти уже захожу на кухню, когда из гостиной, где спит Богдан слышаться какие-то звуки. Это больше похоже на стоны раненого животного.

Я застываю от ужаса. Но потом мысли, что Богдану нужна моя помощь, срывают меня с места. Несусь в комнату, но застываю на пороге, видя его силуэт в свете луны. Должно быть, он открыл шторы перед тем, как устроится спать на диване, который явно короток для него. Он мечется по подушке, одеяло полностью сбилось в его мощных, натренированных ногах.

Очень похоже на то, что ему снится кошмар. Когда стоны переходят в обрывки фраз, меня пронзает болезненное осознание, что это вовсе не сон. Это воспоминания. О том, что с ним сделали.

Мне нельзя подслушивать. Нельзя вторгаться в его личное пространство. Я должна уйти. Но ноги словно приросли к полу, а по щекам катятся слезы. Только на этот раз эти слезы другие. Это настоящая боль. Боль за этого доброго, самоотверженного, благородного мальчика. За все, что ему пришлось пережить в жизни, начиная с того дня, как его родителей не стало.

Теперь мне понятны внезапные перемены в нем. В его взгляде. Я все поняла.

Не зная, что мне делать, стою в дверях и дрожу от переполняющих меня эмоций. Я хочу помочь ему. Но не знаю, как. И мне нельзя обсуждать с ни то, что я услышала. Это будет неправильно, нетактично по отношению к нему. Он должен был сам поделиться со мной, рассказать сам, если бы захотел.