Боги Бал-Сагота

Не знаю, как долго мы дрались – время растянулось в подернутую кровавой пеленой вечность. Пальцы Брэкстона были как железные когти, способные разрывать плоть и повреждать кости под ней. От ударов о твердую землю у меня кружилась голова, боль в боку говорила о том, что по меньшей мере одно ребро было сломано. Все мое тело наполнилось болью и жжением вывернутых суставов и растянутых связок, одежда превратилась в лохмотья, пропитанные кровью из раны на голове, оставшейся на месте начисто оторванного уха. Но, даже получая ужасающие удары, я тоже не оставался в долгу.

Во время нашей борьбы упавший на землю факел был отброшен в сторону, но все еще тлел, освещая сцену первобытного поединка. Мрачноватый мерцающий свет пламени не был таким алым, как жажда убийства, заслонявшая мой мутнеющий взгляд. В красной пелене я видел белые зубы, оскаленные в гримасе мучительного напряжения, и белки глаз, глядевших с кровавой маски лица. Под моими ударами физиономия Брэкстона потеряла всякое человеческое подобие, вся его черная шкура от макушки до пояса была исполосована алым. Мы оба обливались потом, по которому скользили пальцы. Наполовину высвободившись из захвата, я собрал всю мощь своего тела в одном ударе и врезал противнику в челюсть кулаком, точно кувалдой. Хрустнула кость, раздался невольный стон, плеснула кровь – и сломанная челюсть обвисла. Безвольные губы покрылись кровавой пеной. В первый раз пальцы негра ослабели, и я почувствовал, как подалась и обмякла навалившаяся на меня черная туша. И с животным всхлипом удовлетворенной свирепости я, наконец, отыскал его горло.

Брэкстон рухнул на спину, придавленный моим весом, цепляясь за мои запястья все слабее и слабее. И я принялся его душить, медленно, без всяких борцовских приемов, только при помощи грубой силы отклоняя его голову все дальше назад, пока могучая шея не переломилась как гнилой сук. В безумии сражения я не почувствовал, как он умер, как смерть растворила неподатливую силу могучих мышц придавленного мной тела. Бездумно поднявшись, я в ослеплении топтал его грудь и голову до тех пор, пока кости не подались под моими каблуками. Только тогда я осознал, что Топ Брэкстон мертв.

После этого я готов был рухнуть в беспамятство, если бы не смутное ощущение незавершенной работы. Нащупав онемевшими руками револьверы, я побрел через лес в том направлении, где, как говорил мне инстинкт лесного жителя, находилась хижина Ричарда Брента. С каждым шагом ко мне возвращались силы.

Топ утащил меня не слишком далеко. Следуя инстинкту обитателя джунглей, он всего лишь перенес меня с тропинки в заросли погуще. Всего через несколько шагов я оказался на тропе и вновь увидел проглядывающий между сосен свет окон. Значит, Брэкстон не лгал, рассказывая о природе той бомбы. По крайней мере, бесшумный взрыв не разрушил дом, который выглядел все таким же, по всей видимости, неповрежденным. Как прежде, свет просачивался между ставнями, но изнутри доносился пронзительный нечеловеческий смех, от которого кровь застыла у меня в жилах. Тот самый смех, что дразнил нас на погруженной во тьму тропе.

4. Гончая Сатаны

Прячась в тени, я обошел небольшую поляну, чтобы оказаться напротив той стены, в которой не было окон. В непроглядной темноте, где ни один отблеск света не мог выдать моего присутствия, я выскользнул из-под деревьев и приблизился к зданию. У самой стены я споткнулся обо что-то массивное и подавшееся под моей ногой, и чуть не рухнул на колени. Мое сердце едва не выскочило из груди от страха, что шум может выдать мое присутствие, но изнутри дома все еще гремел чудовищный хохот, перемежающийся с поскуливанием человеческого голоса.

Я наткнулся на Эшли, точнее – на его тело. Он лежал на спине, слепо уставившись вверх, откинув голову, едва державшуюся на окровавленных остатках шеи. Его горло было разорвано, зияя бесформенной раной от подбородка до ключиц, вся одежда стала скользкой от крови. Несмотря на то, что мне и прежде приходилось сталкиваться с ужасной гибелью, я почувствовал тошноту.

Подобравшись к дому, я безуспешно принялся разыскивать какую-нибудь щель между бревнами. Смех прекратился, и теперь изнутри раздавался тот пугающий, нечеловеческий голос, от которого у меня затряслись поджилки. Как прежде, я с некоторым трудом сумел разобрать слова: