Боги и гиганты

Прошло не менее полутора лет, прежде чем Карлу Хумапну удалось снова попасть в Бергаму — Пергам. В разгаре лета 1866 года великий визирь поручил ему проектирование шоссейной дороги из Константинополя в Смирну. Строить шоссе тоже должен был Хуманн. Взяв в качестве исходного пункта Балыкесир на плато Хадриамутферай, он исследовал различные возможности перехода через горы Темноса к равнине Каика. Хотя потом, когда линия трассы была в основном определена, ему нужно было сразу же отправиться в Смирну, чтобы нанести на карту новое направление одной из городских улиц, он оказался не в силах устоять перед искушением спуститься с Темноса и на несколько дней остановиться в Бергаме. «Оп revient toujours á ses premiers amours»[25] — звучало и смеялось у него в голове (ведь Хуманн говорил по-французски так же блестяще, как по-гречески и по-турецки; правда, на всех языках с сильным вестфальским акцентом).

Сравнение с магнитной горой из сказки теперь уже вполне оправдывает себя. Эта пергамская гора с крепостью просто неотразима. И разве он в состоянии с этим бороться?

Гора выглядит так же, как и в тот раз, когда он был здесь, и так же бодро дымят печи для обжига извести. Каймакам, правда, новый, но жир, невозмутимость и равнодушие все те же. Он лишь небрежно пожимает плечами.

— Иншалла. Здесь я ничего не могу изменить, эффенди Хуманн. Не могу же я поставить сторожей на каждом квадратном футе горы! Во-первых, у меня не хватит для этого людей, ведь вы сами не хуже меня знаете, как велика эта гора. Во-вторых, даже если бы они и были, кто может дать гарантию в том, что сами сторожа не поставят себе печи, чтобы увеличить свой нищенский заработок? Не обращайте внимания на мелочи, эффенди Хуманн! Мрамора на горе хватит еще на доброе столетие, и для вашей науки останется достаточно. Не потребуете же вы от меня, чтобы я изменил характер людей, если я не могу изменить даже их дел? Я не аллах, мой дорогой, я всего только чиновник!

— И плохой чиновник! Мне жаль, что я вынужден с вами говорить так резко. Вы не уважаете волю Фуад-паши, которую защищаю я! (Бей в литавры, Хуманн! Это уже часто тебе помогало!) Вы можете изменить людей! Но для этого недостаточно равнодушно взирать вокруг, выжидать и допускать все беззакония. Чтобы повлиять на людей, вовсе не требуется тысячи сторожей, которых, согласен, у вас нет. Здесь нужно всего лишь полдюжины жандармов. Они спокойно схватят и арестуют четырех или пятерых обжигальщиков мрамора. Пусть эти парни посидят в тюрьме, но только не несколько дней, а полгода, на воде и сухом хлебе. Это, конечно, драконовские меры, но я вам гарантирую, что после того как в городе узнают об этом, гора останется целой.

— Вам легко говорить, эффенди Хуманн, и вы так же хорошо говорите, как ваш Бисмарк. Но вы не думаете, что бросаете в мою повозку верблюжий навоз и что я имел бы одни неприятности, если бы послушался вас. Что это мне даст, если я наживу себе врагов среди населения? Великий визирь далеко, очень далеко, а мои подчиненные из Бергамы близко, очень близко. Вы хотите, чтобы я более или менее спокойный город превратил в гнездо шершней. Вы никогда еще не жили в гнезде шершней, эффенди Хуманн? Вот видите, и я тоже еще не жил и не имею никакого желания испытать это удовольствие.

Бессмысленно вести борьбу с врагом без оружия. И Хуманн выпивает еще чашечку кофе, выкуривает еще одну трубку и говорит о погоде. Вернувшись домой, скора к Раллису (сильно выросший Константин переходящим от дисканта к басу голосом просит взять его завтра с собой на гору), Хуманн садится за письмо к великому визирю. Он начинает его простыми, но значительными словами: «Ваше превосходительство, здесь произошел беспримерный скандал…» И Хуманн добивается успеха, так как Фуад-паша ни в коем случае не хочет расстраивать своего молодого друга — строителя шоссейных дорог. Он отправляет грозный приказ бедному каймакаму, и тот налагает на пергамскую гору и крепость строжайший запрет. Теперь каждый обжигальщик мрамора, нарушивший его, тотчас же становится врагом султана и даже пророка на вечные времена. Но что значит «на вечные времена», думает Хуманн. Лучше сказать «на время моей службы» или, по крайней мере, «на последующие три года». Ну, а дальше будет видно.

Таким образом, настоящее и ближайшее будущее спасены, а то, что было погублено за последнее время, надо списать со счета.