Боги и люди

– Я не спрашиваю вас о князе Карле, – торопливо прервал Голицын, – я об ней самой спрашиваю. Именовала ли она себя царским именем в вашем присутствии?

– Да, она так себя называла. И все в Риме ее так называли. И секретарь кардинала Альбани, и французский консул, и посланники всех дворов. Я сколько раз передавал ей письма с надписью: «Ее высочеству принцессе Елизавете».

– Куда вы собирались двинуться дальше из Рима? Говорила ли она вам о своих дальнейших целях?

– Из Рима мы хотели вернуться с Доманским в Польшу. И оттого в Риме много раз просили ее побыстрее вернуть нам деньги и уволить со службы. Но она нам вскоре сказала: «Радуйтесь, у меня теперь будет новая жизнь – граф Орлов обещал мне помогать во всем. Я еду теперь к нему в Пизу и там заплачу вам обоим все долги. И с миром вас отпущу». Ну, я и поверил. Да я и сам видел: любовь у них с графом…

– О графе я вас не спрашиваю, – прервал, вздохнув, Голицын. – Скажите-ка лучше, что вам известно о происхождении сей негодницы? Говорила ли она вам правду? Или кому-нибудь в вашем присутствии? Называла ли своих родителей вам или кому-нибудь в вашем присутствии?

– Никогда ничего не говорила. И никого не называла. Более прибавить ничего не могу. – И поляк залпом выпалил: – Молю о милосердии российской повелительницы и припадаю к стопам ее. И клянусь: не знал ни о каких делах, кроме конфедератских, о чем чистосердечно поведал. Да и то я должен был их исполнять как принявший присягу военную.

«Ишь, в дурачка-то играет. Ох, много бы я от тебя узнал, если б не матушкин приказ».

В камере Доманского Голицын ведет допрос. Ушаков в углу записывает показания.

– Обстоятельства вашей жизни хорошо нам известны из полученных документов и из подробных чистосердечных показаний вашего друга господина Черномского. Следственно, всякая ложь с вашей стороны приведет лишь к тому, что употреблены будут все меры узнать до конца самые сокровенные ваши тайны. Только чистосердечное признание даст возможность рассчитывать вам на безграничную милость Ее императорского величества.

Доманский кивнул головой, показывая, что он усвоил эту истину.

– Как и при каких обстоятельствах вы познакомились с известной женщиной?

– Впервые я увидел ее в Венеции. Я состоял тогда при князе Радзивилле. Мне сказали, что некая иностранная дама, узнав, видимо, из газет, что князь Карл направляется к султану, приехала к нему в Венецию, чтоб под покровительством князя Карла отправиться туда же.

– Зачем?

– Сего мне не сообщили, Ваше сиятельство, да я и не интересовался тогда.

– Это была ваша первая встреча с иностранной дамой?

– Да, первая. Князь Карл приказал проводить эту даму на корабль, сказав мне, что это русская великая княжна. Князь Карл…

– Хватит о князе, – прервал Голицын. – И вы в это поверили?

– Все в это верили. И я тоже. Кроме того, в 1769 году в Польше услышал я как-то от графа Патса, служившего в России, что императрица Елизавета действительно находилась в каком-то тайном браке и даже имела дочь.

И опять Голицын его торопливо прервал:

– А сама негодница уверяла вас в своем вымышленном происхождении?

– И меня, и князя Карла, хотя сомнения у нас оставались. Князь Карл даже утаил ее письма Великому султану и Великому визирю. Он мне прямо сказал: «Не хочу впутываться в ее замыслы и потому эти письма оставлю у себя, а ей скажем, что отправил, иначе гневаться будет».

– Значит, князь Карл, – радостно начал Голицын, – уже тогда решил отстать от ее преступных планов?

– Ну конечно. И потому он вернулся в Венецию из Рагузы, рассорившись с этой женщиной.

– Ну а почему вы не поехали обратно в Венецию с князем Карлом?

– Да просто принцесса. – Он поправился: – То есть эта женщина предложила мне и Черномскому сопровождать ее в Неаполь и в Рим. А мы с Черномским давно хотели поклониться святому престолу и оттуда уехать в Польшу. И еще одно обстоятельство: она задолжала мне восемьсот дукатов, из которых я, в свою очередь, пятьсот занял для нее в Рагузе. И у Черномского были такие же обстоятельства. И мы поехали с ней. Потому что верили ее обещаниям, что она отдаст нам деньги в Риме.

– И вы все это время верили ее россказням о высоком ее происхождении?

– Я же говорил: мы сомневались. Я даже обратился к ней самой – умолял сказать правду и обещал следовать за ней куда угодно, кто бы она ни была. Но она только с гневом сказала: «Как вы осмеливаетесь подозревать меня в принятии на себя ложного имени?»

– Вы сейчас сказали, что были готовы следовать за ней куда угодно, кто бы она ни была. Что сие значит?

Доманский на мгновение задумался. Глаза его сверкнули – и он выпалил:

– Да! Да!.. И уговорил друга своего Черномского с ней ехать, ибо влюблен! До безумия! Не деньги – Бог с ними, но страстная привязанность к ней, боязнь за нее заставили меня не покидать ее. Бежать с ней в Италию!

– Она давала вам какие-то надежды?

– Никаких. Просто без всяких надежд мечтал я о ней. Ложных иллюзий по поводу ее происхождения у меня не было. И часто вслух я сомневался в ее происхождении.

Он замолчал.

– Но каждый раз она вас уверяла?..

– Да! – вздохнул Доманский.