Мы лавировали между группками людей, изучали молочного цвета колеса и оголенные двигатели, формы и изгибы. Несмотря на то, что «экспонатам» перевалило за сотню, выглядели они великолепно.
– Почему тебе так нравятся автомобили? – поинтересовался я, когда мы застыли возле угловатой машины, застенчиво наблюдающей за гостями огромными фарами.
– Они искренние, – выпалила Линда. – Господи, я знаю их поименно!
– Ла-а-а-дно, – протянул я и тыкнул в «скромнягу». – Как называется?
– Dodge DC8. Родился в 1930-м. Полтора века скоротал и все равно как новенький. Мой любимый, кстати.
– А этот? – Я махнул на соседний хот-род.
– Сделан из Ford Model B, 1932-го. Следующий – из Ford Model A, старше брата на пять лет. А вон, видишь, через две от них? Это Chevy Sedan 1934-го.
– Ты… у тебя в мозг вшит компьютер? – опешил я, даже не представляя, что вскоре моя жалкая шутка покроется инеем правды.
– Почти, – ответила она и задумчиво уставилась на забор.
– Чего ты?
– Я ощущаю свое будущее, – выдала Линда. – А компьютеры? Они ощущают?
– Без понятия, – растерялся я.
Она знала, что с ней случится. И знала из-за кого. А я ее не слушал.
– Мой муж смастерит хот-род и научит меня водить. Будем гонять с утра до ночи. Как же повезет нашим детям с таким крутым папашей!
– Папашей? У тебя есть парень? – насторожился я.
– Нет, но… это правда, – с жаром заявила Линда. – Он смастерит хот-род.
В детстве накануне дня рождения я частенько находил приготовленный родителями подарок: то поезд под кроватью, то новые ботинки, то планшет на полке с шапками. Я молчал до даты «Х», чтобы не расстраивать маму и папу. И они молчали, думали, будет сюрприз. Эта тайна объединяла нас, но до праздника говорить о ней запрещалось.
Наши отношения с Линдой повторяли историю моего детства. Мы чувствовали – без сомнения, абсолютно точно, – что нравимся друг другу, но дата «Х» еще не настала.
Я боялся. В Линде бушевал торнадо, и он вполне мог разрушить все, что нас связывало.
Осень плавно перетекала в зиму. Мы встречали ее вместе, но пока друзьями.
Морозным вечером, в кафе, я вещал Линде об экспериментах.
– Если верить расчетам, излучение развивает телепатию.
– Круто!
– Издеваешься? – фыркнул я, добавив в чашку кубик сахара.
– Как тебе моя кандидатура на роль подопытной мышки? Хочу, хочу читать мысли!
Конечно, меня не оправдает то, что я отказывался три часа подряд. Не оправдает и то, что исследования не продвигались без опытов. Я согласился.
Мои внутренние алкоголики обвязали руки и ноги нитями, а концы протянули Линде.
Знаю, я тряпка. И что сволочь редкостная – тоже знаю.
Моя комната превратилась в лабораторию. Я обматывал «подопытную» проводами и наблюдал за ее реакцией. Ничего не происходило.
Чашки чая пустели с неимоверной скоростью, пачки печенья исчезали по пять за день, а исследования катились к черту. Комната тонула в беспорядке, мама ругалась. Она не одобряла мои эксперименты, но я уже не мог остановиться.
Дата «Х» случилась в один из таких дней. Я разозлился на себя и, когда Линда распутывала провода, поцеловал ее. Дергано, неумело. И, должно быть, совсем не романтично. Но затем она поцеловала меня в ответ – наша тайна обволокла нас общим коконом.
Повисла пауза. Я мучительно подбирал слова, а потом, дурак, выдал:
– Сбегаю за печеньем. Быстро-быстро.
– Насколько?
– Со скоростью света подойдет?
– Думаю, скорости звука хватит с головой, – усмехнулась она, возвращаясь к приборам.
А после мы продолжили исследования. Я был счастлив: ее торнадо пощадил нас. День «Х» удался.
В середине декабря к нам наведался Ларс. Пригласил отметить конец полугодия. Да и вообще – выпускной или что-то вроде того. Сдачу диплома назначили на десятое января, но Ларсу не сиделось на месте.
– Вечеринка завтра, – сказал он, плюхнувшись на диван. – И не говорите, что заранее нельзя. Считайте, это ваш праздник. Еще бы, у Оскара появилась девушка!
Пока я размышлял, врезать ему или просто выгнать, Линда выпалила:
– У меня встречное предложение. Что, если отметить выпускной в кино? Сейчас неделя Ларса фон Триера[16]
. У него такие атмосферные фильмы…– Нет! – хором воскликнули мы.
– Нет, – повторил Ларс, словив грозный взгляд Линды. – Пойду я. Если снизойдете до смертных – жду завтра в восемь вечера.
Он испарился, а мне пришлось отдуваться за двоих.
– Я полмесяца обматываю себя проводами, Кит, – отчеканила Линда, заправив за ухо прядь. – Имей совесть. Мы давно не были на свидании. – На ее щеках расцвел румянец.
Я впервые увидел в ней смущение. Не веселье и не любопытство – кашемировое тепло. Я наклонился, чтобы поцеловать ее, но она прижала палец к моим губам.
– Ну что? Согласен? Возьмем билеты на сегодня.
– Хорошо, солнышко, – улыбнулся я.
– Почему солнышко?
– Ты – центр, вокруг которого крутятся мои эксперименты.
– Это самый странный комплимент из всех, что я получала, – прыснула она и, потрепав меня по макушке, отправилась заваривать чай.
Я бы взял билеты на места в последнем ряду, но Линда поволокла меня вперед. Показывали «Идиотов».