Михаил Дементьев

Бойцовский Павлин

Благодарность Ангелине Дементьевой, Селу,

Туркие, Андрею Дементьеву, МихМиху

и всем кто помогал и мешал. Все совпадения с реальными организациями и персонажами случайны, разумеется. Ну вы понимаете…

Глава I. Попадалово

На третьем визите к психологу в Москве в какой-то каморке здания университета имени Патриса Лумумбы он не просил меня отвечать на вопросы. Не просил смотреть на экран компьютера, не просил нажимать кнопку и вспоминать о детстве. Он сделал мне укол.

Не понимаю, как я не насторожился, но дал ему руку сам и даже подписал бумажку перед этим. Через минуту я не мог пошевелиться, через полчаса меня привезли на вокзал, через сутки выгрузили в какую-то каменную каморку, где я понял, что могу уже хоть и с трудом, но самостоятельно стоять на ногах. Все это время я лишь смотрел вокруг, слушались только глаза. Я смотрел и давал обещания. Я обещал, что буду очень долго его мучить. Найду этого психолога, подлого, старого жулика, предателя, прикую его в каком-нибудь подвале, и он ответит, сука, за всё. Но пока что в подвале был я. И это уже кое-чему Мишу учило… В первую очередь тому, что не надо давать руку всякому старому пидору только потому, что он сказал: «а теперь небольшая инъекция витаминов». Уже сам этот опыт привёл меня к тому, что бить надо первым, задолго до драки и сразу со всей силы, но привёл гораздо позже. А пока мне 20 лет, я улыбаюсь людям, за плечами брошенный за ненадобностью институт, карьера молодого артиста, каннские красные дорожки, Шарон Стоун, ждущая своей очереди на фотосессию после меня с недовольным лицом, много наркотиков и пара визитов к фашисту психологу, который, похоже, учудил что-то такое, до чего я не додумался бы и в страшном сне.

Вошёл молча лысая башка, мотнул мне, чтоб шёл за ним, и вышел. Я вышел за ним.

Каменные стены, между ними сырые коридоры, над которыми серое, тёмное небо, было холодно… пахло средневековьем и говном. Мы шли мимо клеток со страшного вида псами, башка приостановился, ткнул пальцем в сторону клеток и сказал:

– Бойцовские питы.

Через несколько шагов ещё палец:

– Бойцовские кавказцы.

Через три поворота мы вышли из каменного лабиринта в маленький дворик с клеткой побольше. В ней, разделённой на две половины, виднелись две бесформенные туши хуй пойми чего, но в середине у каждой были такие глаза, что питы и кавказцы как-то потускнели и забылись сразу:

– Бойцовские камышовые коты.

Башка знал толк в жадности, ни одного лишнего слова не сказал. Мне казалось, что и эти слова были каким-то подвигом для него, может, поэтому в силу своей врождённой и тогда ещё живой услужливости, когда мы увидели в проходе павлина, не успев удивиться, сказал:

– Я знаю. Бойцовский павлин?

Удар был совсем незаметный, но такой силы, что у меня лопнули глаза, вылетели зубы и осыпались все брови. Мне тогда так показалось. Башка смотрел на меня сверху вниз, лежащего, я был очень внимателен, потому что второго такого, знал, не переживу, и увидел наконец через боль и страх его лицо. Оно было детское и выражало нетерпение:

– Шутить нельзя. Это просто – павлин.

Отвернулся. Пошёл дальше. И я за ним.

Мы вышли за железные ворота, и я смог окинуть взглядом сооружение целиком, тем более что башка повёл рукой и сказал:

– Монастырь.

А я уже и сам понял, что это был монастырь. На воротах нарисован дракон, крыши башенок и зданий как у китайских пагод, широкие хлопковые чёрные штаны и рубаха башки, инь-янь, нарисованный на маленьком грязном окне, и при этом ни малейшего ощущения бутафории. Потому что это была не бутафория, уж бутафорских замков и монастырей я повидал предостаточно. Это было настоящее. Такое же настоящее, как два угрюмых гопника с лопатами, в адиках и кепках, которые ждали нас у входа.

– На яму, – сказал башка в своей манере и удалился обратно в каменные пещеры. Пацаны, видимо, поняли и, толкнув меня вперёд, повели на берег реки, что текла метрах в ста от стен монастыря. Там один из них кинул лопату к моим ногам и велел копать. И я копал, трое суток, без сна и почти без еды, только пить давали, когда просил. Моя одежда превратилась в грязные лохмотья, кожа с рук слезла, сил не было уже ни плакать, ни тем более рычать, а только копать. Пацаны таскали землю ведром на верёвке наверх, и я закапывался всё глубже и глубже, пока мне не приказали вылезать, за мной спустили верёвки, вытянули наверх, и передо мной опять оказалась лысая башка ребёнка-убийцы, которая сказала вдруг так много слов, что я забеспокоился даже, не случилось ли чего, даром что сам был одной ногой в могиле:

– Это твоя яма. Ты вырыл её такой, ты знаешь, что сам не вылезешь из неё, и она теперь твоя. Если ты сделаешь хоть что-нибудь не так, ты будешь ночевать в этой яме. А количество ночей будет зависеть от степени твоего проступка. Кивни, если ты слышишь меня.