Бойцовский Павлин

Ну, блядь, думаю, приехали… Твою ж, думаю, сука ты, бога душу мать, лысое ты уёбище надменное, выстрелить бы тебе в лицо и посмотреть, как ты заверещишь, петушара буддийская, хуй тебе, а не яма, хуже не будет, дай-ка сейчас слюны наберу и плюну в твою рожу мудовую, и пусть это будет моим последним в жизни поступком, покажи свой фаталити, жаба упоротая…

Один из пацанов толкнул меня легонько ногой и прошептал:

– Да, наставник…

– Да, наставник! – сказал я громко, почти крикнул. Башка медленно кивнул, глядя мне прямо в глаза, а из глаз моих текли слёзы, не от боли даже, не от усталости, не от отчаяния и злости, а от несоответствия того, что хотел сделать, что надо было сделать и что сделал. Всё казалось жутким сном, в котором я к тому же сошёл с ума…

Так началась моя жизнь в монастыре на берегу реки, куда меня продали зимой 1999 года.

#монастырь

Глава II. Знакомство

Как оказалось, старикашка психофашист мало того, что взял с меня деньги за свои сеансы, ему так же приплатили и мудрые «монахи», чтобы я оказался в их распоряжении. На кой я им на самом деле сдался – загадка для меня, хотя мысли есть, конечно. Но это сейчас. А тогда…

Гопники в адиках привели меня в полуразрушенный сарай, он стоял метрах в 300 в гору от монастыря, внутри было два помещения, в первом стоял закопчённый газовый котёл, стол и две скамьи, во втором только голые доски пола. Они объяснили мне, что это «кухня» и «спальня». Мы познакомились, пока они переодевались в рваньё, адики предельно бережно были сложены, вычищены и убраны на полку под потолком. Оказалось, что пацаны ходили в город на «задание» в «цивильном», и теперь они стали обычными парнями, у которых я выяснил, что всего таких ребят здесь шестеро. Все они малограмотные, не искушённые ни в чём, кроме нужды, прибились к монастырю, потому что больше некуда было идти, и очень удивились, когда узнали, что меня привезли насильно. Они назывались «младшие братья». Лысая башка был «старшим братом», над ним был «наставник», над тем «наставник-покровитель» и над всеми ними «великий учитель-проповедник». А я был никто, и ребята в шутку предложили называть меня просто «раб». А может, и не в шутку нихуя.

Они объяснили мне, что, когда старший по званию здоровается с тобой, в ответ нужно выкрикнуть определённое приветствие и поклониться, но самое главное – крикнуть нужно так громко, как только ты можешь, и не дай Бог старшему покажется, что ты мог бы крикнуть громче, но не стал.

Я выслушал все эти прелести, тоже натягивая порты, что они дали мне, рваный свитер и что-то такое, бывшее когда-то кроссовками. Мои вещи, которые, как мне казалось, погибли, они велели мне сложить в пакет и позже привести в порядок, за что я потом не раз их поблагодарил.

А после я лёг на пол и вырубился до самого следующего утра, проспав возвращение ночью ещё четверых с работ, их нехитрый ужин и всё на свете.

Снился мне Клинт Иствуд. Старый ковбой снова угощал меня кофе, на своём ранчо в Санта-Фе, где мы действительно посидели за тихой беседой в 86-м году. Только во сне беседа тихой не была. Старина Клинт был сильно на взводе, ругался и ворчал.

Утро было катастрофическое. Ещё в темноте я получил пинок под рёбра, правда довольно мягкий, и сиплый, треснутый голос громко резанул по ушам:

– Подъём!!!

Спал я довольно крепко, так что возвращаться в реальность пришлось стремительно и издалека. Мягким пинок был потому, что пинали ногой в валенке. Где-то недалеко от сарая на столбе горел тусклейший фонарь в мире, казалось, что, если его выключить, станет гораздо светлее, так вот, в его лучах, пробившихся через маленькое закопчённое окошко, я увидел диковатую, небритую человеческую морду с улыбкой на тонких губах, холодным, блуждающим взглядом и огромными ушами.

– Подъём, – теперь уже прошептал он, как будто орать нужно, только когда человек спит, а раз проснулся, то можно уже и подумать, блядь, о его чувствах.

Этого человека звали Андрей. Он был слабоумен и недоразвит, как мне объяснили потом пацаны. Как я понял ещё позже, он был очень умён, хитёр и добр. Мы стали крепкими друзьями, он не раз спасал мне жизнь и душу мою от падения в пропасть, и ему я посвящу вскоре отдельную главу, хоть он и достоин целой книги.