Бойцы Агасфера (Око силы. Первая трилогия. 1920–1921 годы)

Арцеулов подивился Степиной кровожадности и окончательно разочаровал его, пояснив, что «сварадж» – это кампания мирного неповиновения, включавшая отказ от сотрудничества с англичанами и бойкот иностранных товаров. Косухин вздохнул и понял, что местные большевики, буде они тут все же имеются, явно упускают контроль над народными массами. Расстроило и то, что индийские товарищи сторонились его, вероятно, из-за буржуйских тряпок, которые Степа надел по явному недомыслию. Более того, его пару раз больно пнули, называя почему-то «инглизом». Капитан посочувствовал красному командиру, посоветовав в следующий раз прийти на митинг в одеяле, предварительно обрив голову. Ни о паспорте, ни о камне Ростислав решил пока не говорить. Степа с его мировыми проблемами был слишком далек от подобных житейских мелочей.

Через два дня приехал Ингвар. Художник был весел, возбужден и много рассказывал о подготовке путешествия в Гималаи. Он привез новый альбом рисунков, и Степа с Ростиславом могли полюбоваться памятными им горами в белых снежных шапках. Арцеулов улучил момент и поведал Николаю Константиновичу о совете толстяка-англичанина. Ингвар, подумав, согласился, что подобное жульничество может оказаться результативнее, чем все его хлопоты.

Среди прочего, художник принес им письмо от Валюженича, которое нашел в своей почте, скопившейся за время отсутствия.

…За эти два месяца Ростислав и Степа получили три телеграммы. Первая была из Марселя, подписанная «Наташа и Тэд», в которой сообщалось, что пароход «Дон» благополучно доставил путешественников во Францию. Вторая, подписанная так же, была уже из Парижа. И наконец, третью отправил Тэда, сообщивший, что сдал Наташу из рук в руки ее дяде.

И вот, наконец, письмо. Как только Ингвар, пригласив своих подопечных в ближайшее время зайти к нему поужинать, откланялся, нетерпеливый Степа разорвал конверт и уткнулся носом в исписанные неровным почерком листки. Арцеулов, уверенный, что Валюженич пишет по-английски, терпеливо ждал, пока безграмотный комиссаришка прибегнет к его помощи. Но Косухин, к величайшему изумлению капитана, дочитал до конца, произнес «Гм-м» и передал листки Ростиславу.

Ларчик открывался просто – Валюженич писал по-русски. В первых же строчках Тэд особо оговаривал это обстоятельство, признавшись, что прибегает к помощи словаря, но в дальнейшем обещает не делать и этого. Слог хромал, но понять было можно – даже Степе. Американец сообщал, что встретился с Шарлем Карно, который не мог не изумиться рассказу своего приятеля. Сам Карно, так и не выздоровев окончательно, был вынужден вернуться во Францию, не завершив экспедиции. Оба они получили нагоняй от профессора Робера, который, впрочем, тут же накинулся на привезенные «артефакты». Отец же, Валюженич-старший, ограничился тем, что обозвал сына придурком. Насквозь обруганный, но довольный, Тэд приступил к прерванным занятиям, уже успел заскучать при такой спокойной жизни и звал «мистера Арцеулова и Стива» в Париж.

О Наташе в письме не было ни слова. Арцеулов перечитал его еще раз – Валюженич рассказывал лишь о себе. И это было странно. Ясное дело, Косухин тоже обратил на это внимание, поделившись с Ростиславом несколько успокоившим того соображением, что будь у Наташи неприятности, Тэд непременно сообщил бы. Арцеулов вполне с этим согласился, решив про себя, что, вероятно, предложение, сделанное горячим американцем у Тадж-Махала, не нашло отклика – и бедняга Валюженич предпочел промолчать. Но все же в глубине души шевельнулось что-то неприятное. В конце концов Тэд мог просто написать одну фразу, что Наташа жива и здорова… Вспомнился их разговор перед отъездом – и капитан всерьез встревожился. Впрочем, делиться с Косухиным своими опасениями он не стал – здесь, за тысячи верст от Парижа, ничего друзьям не поможешь.