Бойцы моей земли (Встречи и раздумья)

Мы все зачарованно смотрели на нашего руководителя, из уст которого как бы сами собой сыпались яркие образы, неожиданные сравнения. Александр Макаров был лириком в критике. Глубоко и детально разбирая чужие книги, он почти всегда пользовался опытом личной жизни, приводил собственные наблюдения, сравнивал, убеждал. Да, да, на мой взгляд, существует не только «лирическая проза», но и «лирическая критика», одним из зачинателей которой был Александр Николаевич.

Еще в юности он не раз обескураживал сверстников своей эрудицией. Почитайте внимательно его книги — он никогда не щеголяет ею, но она всюду чувствуется, — руководитель нашего семинара прекрасно знал и любил многих классиков мировой литературы. На его личности лежал яркий отсвет того неповторимого времени.

— Это было время, — увлекаясь и увлекая, рассказывал он нам, — когда в самодеятельных спектаклях шиллеровский Карл Моор обличал проклятую Антанту, а в «Ромео и Джульетте» на сцену врывался из зрительного зала комсомолец, чтобы вопреки логике трагедии сочетать героя и героиню гражданским браком, а заодно разоблачить Монтекки и Капулетти, как представителей буржуазии.

Макаров отмечал большое влияние народного театра на драматургию тех лет и прежде всего на пьесы и сценарии Всеволода Вишневского: «Искания Вишневского в области формы, отвечающей новому содержанию, не имели ничего общего с литературой «потока сознания», с джойсовским копанием в помойной яме чувств западноевропейского обывателя», — писал критик в статье «Целеустремленность и неукротимость», посвященной В. Вишневскому.

Особенно Александр Николаевич ценил «Оптимистическую трагедию», фильм «Мы из Кронштадта», вместе с «Чапаевым» принятый на вооружение бойцами республиканской Испании, и кинороман «Мы, русский народ», который решил экранизировать Сергей Эйзенштейн. Новаторскому кинороману Макаров был обязан многим. Быть может, при чтении этой необыкновенной вещи в душе молодого Саши Макарова, старшекурсника Литинститута, только что назначенного заместителем редактора журнала «Детская литература», родился критик.

Первая Макаровская статья так и называлась — «Мы, русский народ». У киноромана Всеволода Вишневского были свои противники. Макаров с юношеской горячностью напомнил им о заповеди Белинского: критик обязан прежде всего войти во внутренний мир художника, постичь законы развития этого мира, прежде чем высказать свое суждение о нем.

— В статьях, критиковавших кинороман, — вспоминал позже Александр Николаевич, — Вишневский представлен как человек без прошлого, как некий литературный незнакомец, которого наседка под кустом высидела. А «Оптимистическая трагедия»? А «Мы из Кронштадта»? Ах, как он нужен был на экране «Мы, русский народ», киноэпопея с патриотическим накалом в преддверии великой войны!

Свою юношескую любовь к этому произведению Всеволода Вишневского Макаров пронес сквозь всю жизнь. Когда незадолго до своей смерти Александр Николаевич услышал, что «Мы, русский народ» наконец экранизирован, он облегченно вздохнул:

— Ну слава богу!.. А фильм смотреть все же не рискну: вдруг там не так, как представлял я в молодости?..

Как некогда поэт и мечтатель Сергей Чекмарёв, Саша сам уехал из московского театрального училища в тверское село: хотел знать жизнь народа, быть полезным. Где потруднее — комсомольская ячейка посылала безотказного веселого избача Сашу, совсем непохожего на сироту, хотя он рос без отца и матери. Под проливным дождем за сорок верст шагал он, сельский агитатор, в сбитых сапогах, выполнять комсомольское поручение.

Одно лишь поручение он наотрез отказался выполнить: когда жюри Всесоюзной сельской олимпиады премировало его как поэтически одаренного товарища путевкой в Литературный институт. Понадобилось специальное постановление комсомольской ячейки, чтобы скромный, но упрямый Саша подчинился.

Однокурсники Александра помнят, как он начинал с искренних, застенчивых стихов, в которых угадывалось влияние Блока и Есенина. Я читаю свежий номер калязинской районной газеты «Вперед», где напечатана подборка Макаровской лирики. «Пришла и попросила душу», — говорит поэт о своей любимой — Наташе.

— Мы оба писали стихи, — признается Наталья Федоровна, — но когда нахлынуло большое чувство, — он сказал мне: «Знаешь что, мальчик? Бросим… А вот книгу в шести томах о настоящей жизни напишем. У меня уже есть план. Будем писать вдвоем!»

Всю жизнь он собирался написать эту настоящую книгу в шести томах — до последнего своего часа. Книгу о самом главном. Но для этого ему снова, как в юности, хотелось уехать в деревню. Не успел…

Мы познакомились с ним, когда он был заместителем редактора журнала «Знамя».

— Выручите нас. Нужно перевести лирику Любови Забашты, — улыбаясь своей белозубой улыбкой, сказал мне Александр Николаевич. — Вы ведь знаете украинский язык?

— Точнее: понимаю, — заверил его я, студент послевоенного Литинститута.