Бойцы тихого фронта

Мужчины, сидевшие за столом, смотрели на меня явно растерянно. «Неужели в самом деле этот невинный белый порошок, дарящий несколько часов покоя и забвения, может причинить зло революции?» — читал я в их глазах. Четверых «виновных» била дрожь. Слова о том, что опиум союзник контрреволюции, потрясли их души. Я даже пожалел их.

— Курильщики опиума не виноваты в своей слабости, — продолжал я. — Эксплуататоры заинтересованы и том, чтобы этот порок распространялся среди народа, тогда легче держать его в повиновении. Так в свое время русские помещики и царизм поощряли среди народа употребление алкоголя — такого же врага рабочего класса и революции, как и опиум…

Я говорил еще долго. В то время наркомания в Китае приобрела невиданные масштабы. Опиум, который производили в южных провинциях страны и вывозили в огромных количествах через Гонконг, Шанхай и Макао, превратился в пагубную страсть и для миллионных масс трудящихся. Мнимое кратковременное блаженство, которого добивался курильщик опиума после употребления этого наркотика, обычно стоило ему всей скудной заработной платы за неделю изнурительного труда в порту или на фабрике, большей части урожая с небольшого клочка земли. А главное, это наносило непоправимый вред его здоровью, становилось подлинным бедствием для всей семьи, которая, по существу, теряла кормильца. Разумеется, опиумомания наносила вред и делу революции. За несколько граммов опиума наркоман готов был продать последнюю рубаху, заложить свою честь, забыть о своих идеях и даже стать провокатором, предателем, шпионить за своими братьями по классу. Вот почему Компартия Китая в те голы считала борьбу против этой пагубной страсти важной задачей.

— Призываю вас, дорогие товарищи, бороться за полную победу революции! Будем же высоко нести знамя, на котором написано: «Смерть контрреволюции! Прочь империалистов! Долой наркоманию! Да здравствует братство и социальное равенство всех трудящихся! Да здравствует коммунизм!»

Чен закончил перевод моей речи. Мужчины быстро встали и склонили головы в глубоком и продолжительном поклоне.

Собрание подпольной десятки закончилось произнесением присяги. Каждый вставал со своею места, произносил слова клятвы, низко склонял голову перед домашним алтарем предков и молча садился на место.

Присяга гласила: «Клянусь прахом предков, что буду служить коммунистическим идеям, отдам силы, а если понадобится, и жизнь, за братство, социальную справедливость и счастье моего трудового народа. Клянусь!»

Клятва верности делу, которому ты себя посвятил, не новшество в практике революции. Подобную клятву давали и мы в боевых десятках и пятерках Плевенской организации. Клялись в свое время и наши деды — борцы за национальное освобождение, они целовали крест и револьвер и получали напутствие священника-революционера. Но клятва, которую давали китайские товарищи, чем-то отличалась от них. Мне трудно определить точно, в чем выражалось это отличие, мне вообще трудно делать анализ всего, что относится к этой стране. Пожалуй, их присяге был свойствен непередаваемый фанатизм, с которым члены боевой группы произносили слова клятвы «о верности до смерти», странный блеск их глаз напоминал лихорадочный блеск глаз наркоманов. Миг произнесения клятвы был решающим в их судьбе.

Однажды я был свидетелем страшной картины — публичной казни в крупном городе Баодин, оккупированном Чжан Цзолином. Этот город расположен на железнодорожной линии Пекин — Тайюань, долг службы заставил меня остановиться там на сутки после того как я закончил дела в Тайюане. Судьбе было угодно, чтобы казнь состоялась накануне моего отъезда из города на площади перед гостиницей, где я жил (мы выбрали небольшую гостиницу в одном из отдаленных от центра кварталов города). В этот город до меня приезжал Гриша в связи с «торговой деятельностью» нашей фирмы в Пекине. Я явился в гостиницу поздно ночью, сопровождаемый Ченом, без которого, может быть, стал бы жертвой гангстеров или бандитов — в то время Китай кишел ими.

Проснулся я рано, задолго до того когда мне надо было вставать. Меня разбудили удары барабана и пронзительный свист маньчжурских свирелей, а также необычный гомон толпы. Я подошел к окну своего номера. Вся площадь оказалась забитой людьми, стоявшими вплотную друг к другу. Посередине многотысячной толпы, на небольшом свободном пространстве, я увидел трех обнаженных до пояса китайцев со связанными сзади руками, стоявших на коленях прямо в грязи. Я стоял у окна и не находил в себе силы оторваться от этого тревожного зрелища.

Ждать пришлось недолго. Звуки свирелей и удары барабана внезапно прекратились, и в свободном пространстве, окруженном толпой, появился офицер в сопровождении десятка солдат. Офицер нес в руках длинный свиток, он развернул его и стал громко читать, указывая пальцем на связанных полуголых людей. Что бы это значило?