Боль

Один за другим мальчишки выскакивали из магазина и, рыдая и размазывая слезы по грязным щекам, бросались во дворы и проулки.

Много лет спустя Васька попытается рассказать эту историю, и стушуется, и собьется уже в начале. И один из слушателей, человек постарше его, скажет:

- Сами не верите?

Васька ответит:

- Да как-то, знаете... Вроде все было проще.

- Я тоже не верю себе, когда вспоминаю, что в Берлине, в Шенеберге, работала пивная. Мы стреляли из пушек и в пивную ходили пить пиво. И в пивной шел вежливый разговор: "Битте шон... Данке шон..."

Старик в своей изразцовой кухне говорил что-то, а его интонации была уверенность, что Васька слушает его внимательно и созревает. Васька вспомнил, что по дороге старик увязывал розовый куст с дохлой кошкой, Васька потряс головой и попытался вникнуть.

- ...идеи добра нанесли искусству урон не меньший, чем идеи зла, а возможно, и больший. Зло направленно и прагматично. Зло называет себя очищением. Тогда как добро именует себя спасением. Оно абсолютно.

- Трепотня, - пробормотал Васька. - Мякина. Добро - это работа.

Старик глянул на него, быстро и беспомощно мигая, и объяснил с детской обидой в голосе:

- Я, собственно, говорил о "Палеологовском возрождении" и возврате к мистическому. - Справившись с огорчением, усмехнувшись, старик спросил: Вам кофе черный или с молоком?

Васька подумал, что натурального кофе он еще я не пробовал, пил "Здоровье", ячменный, желудевый, даже свекольный.

- Со сливками, - сказал он.

Старик шевельнул седыми бровями, разлил кофе из небольшого серебряного кофейника по маленьким черным чашкам. Черные чашки стояли на золотых блюдцах.

- Простите, а ваши родители?

- Нет у меня родителей. Мама была.

- Простите еще раз великодушно. - Старик посмотрел на Ваську в упор. - На какие средства вы живете?

- Стипендию получаю на подготовительных курсах. А вообще-то халтурю... - Ваську задевали стариковы вопросы. "Почему-то даже маленькая помощь или просто сочувствие дают право лезть в душу. А может быть, я не хочу. Может, мне больно. Может быть, по моей душе разрешается ходить только в тапочках". У Васьки защекотало в носу, словно ему чихать надо, он посмотрел на картины в большой стариковой комнате и сказал доверительно: Я исключительно живописью халтурю, для барахолки.

Подбородок старика задрался.

- Живописью, молодой человек, нельзя халтурить. Видите ли, искусство...

Васька улыбнулся восторженно.

- Искусство - школа чувств, страстей, сочувствия, самопознания. Я в каком-то романе прочитал. Такая, извините, галантерейная мудрость. Ее можно метрами отмерять, как кружева или веревку пеньковую. Школа личности, школа добра, красоты, соития, черта в ступе, дерьма на лопате.

Старик пододвинул к Ваське сахарницу, тоже серебряную.

- Нужно было чай заварить, - сказал он со вздохом. - Кофе - напиток светский, не для задушевного разговора. В общем, вы правы. Насчет слов. Слова - питательная среда, на которой, как на агар-агаре, размножаются и вырастают безысходные мысли. Слов становится вдруг так много. От них некуда деться. Человек устает с ними бороться и уступает.

- Кому?

- Словам. Больше всего слов у общественного мнения: вот почему ему-то он и уступает и перестает быть личностью.

Васька развернул дубовый стул, сел к столу.

- А что, разговор хороший пошел - может, я за поллитрой сбегаю? Колбаски чесночной - у меня мясные талоны не отоварены.

Старик встал, достал из резного буфета старинный штоф с вензелем. В водке купался, кружась, стручок красного жгучего перца. Старик достал хлеб в серебряной плетеной хлебнице, покрытой салфеткой, и копченую колбасу, пододвинул Ваське штоф и хрустальный стаканчик.

- А вы? - спросил Васька.

- Я пью по праздникам. К сожалению, сегодня не праздник.

"Дожал я тебя, спаситель", - подумал Васька грустно.

Васька налил водки в стаканчик, встал, поднял стаканчик над головой торжественно.

- Вы ошибаетесь - сегодня праздник. Праздник моего спасения. Тяжело быть спасенным, но жить нужно. Что-то нужно придумывать. Вчерашняя жизнь, она, конечно, будет хватать за попу, но она все же там - уже позади. За ваше здоровье! - Васька выпил.

Старик поморщился, понюхал корочку хлеба. В его глазах была скука.

"А ты хотел, чтобы я на пупе перед тобою вращался?"

Васька сказал:

- Спасибо, - и не стал расшифровывать, за что спасибо - может быть, за приглашение к чаю. Пожал старику руку и пошел. В дверях обернулся и потянул носом - оно! - именно так пахло платье Анны Ильиничны, когда она прижимала стриженную лесенкой голову какого-нибудь лоботряса к своей груди и говорила негромко: "И ведь не долог час, когда эту голову озарит божественный свет мысли. И все же, о господи, побыстрее бы".

Васька вернулся, еще раз пожал старику руку, но уже мягче, даже с оттенком ласковости, еще раз сказал "спасибо", вытащил авторучку и записал на каком-то рецепте свой адрес.

- Думаю, не придете, но был бы рад - очень рад.

На улице Васька заорал громко:

- Дурак, ну дурак! И зачем старика обидел?

Старуха, похожая на забинтованную птицу, клювик раскрыла: