Боль

Васька долго и бестолково смотрел на полоски с текстом. Привыкший к мысли, что телеграммы дают только в случае смерти или рождения, он никак не мог понять ее смысла - злился. Потом засмеялся.

- Сирень у собора вянет, - сказал он.

Он запел вдруг и, напевая, обтер пыль. Вымыл в комнате пол. Все прибрал. Вымыл пол в коридоре и в кухне.

Анастасия Ивановна, придя с работы, выговаривала ему из своей комнаты:

- Не нужно, Вася, не озоруй - я сама вымою.

А он шлепал мокрой тряпкой по полу и кричал зычно:

- Где чистота, там будущее!

"Правильно, Васька, - одобрял его действия Афанасий Никанорович. Баба в будущем не понимает: бабе важен только сей миг".

Окончательно переселившись к Анастасии Ивановне, кочегар дальнего плавания, маляр-живописец вроде поутих.

Если не считать того, что один раз он приклеил калоши Анастасии Ивановны к резиновому коврику резиновым клеем и потешался над ней, пока она их отрывала. Зато вечером они купили ей блестящие боты с кнопкой.

В другой раз, раздобыв где-то трепаную, словно ею парились, популярную дореволюционную книжку по химии, Афанасий Никанорович нафильтровал через промокашки азотистого йода и везде им в кухне помазал. Подсохнув, зелье пошло взрываться от шевеления кастрюль и тарелок. До ночи Афанасий Никанорович и Васька за компанию, изгнанные, просидели в Василеостровском саду, сначала смотрели состязание борцов-профессионалов (победил Ян Нельсон), потом играли в шашки и в шахматы.

Но вершиной свободно летящего воображения Афанасия Никаноровича была все же водяная феерия, хотя маляр-живописец скромно умолчал свое авторство и, можно сказать, проявил трусость.

Дело было так. Текстиль и многие другие промышленные товары являлись тогда дефицитом. Выбрасывали их на прилавки по утрам. Поэтому еще ночью у магазинов начинали выстраиваться очереди. Спекулянты усилили ажиотаж, и очереди начали выстраиваться с вечера. А чтобы они не громоздились у магазина, не позорили бы город Ленина, милиция разрешила народу организовываться в очередь у Васькиного дома - как бы вроде народ гуляет, но каждый на бумажке или на ладони записал свой номер в очереди. Даже если задавят, угадать можно, где стоял и почему выбыл.

Перед самым открытием магазина очередь, крепко сцепившись, шагала за милиционером, как ослепленная тысяченожка, к вожделенным дверям. Милиционер, это уже для борьбы со злостными спекулянтами, мог конец очереди сделать началом, мог повести ее к дверям от середины - как хотел, так и мог.

Очередь шумела у Васькиного дома всю ночь напролет: смех, брань, крики - даже драки; очередь мешала спать людям и на выражения из форточек грубо огрызалась.

- Ты вот что, - сказал как-то Афанасий Никанорович Ваське. - Скажи всем пацанам, чтобы купили соски, они копейки стоят в аптеке. - Афанасий Никанорович вынул из кармана соску, надел ее на кран и пустил воду. Соска раздулась пузырем. Наверное, литра два воды вошло. - Как только радио скажет: "С добрым утром, товарищи", бросаем эти бомбы из форточек. Разок-другой побомбим и выспимся наконец. Вон у Насти уже круги под глазами. И у твоей мамы тоже.

Эффект получился сверх ожидания, еще бы - зима! Финская война. Почему-то когда война, стужа бывает особенной.

Мокрые милиционеры - они среди публики прохаживались - звонили в квартиры, искали злоумышленников. А злоумышленники и не думали прятаться. Они открывали двери в одних трусиках и в валенках на босу ногу с уже натасканными ушами.

Потом матери им сказали спасибо: очередь от дома ушла - определили ей место на пустыре.

А Афанасий Никанорович, Васька сам слышал, отпирался от своего авторства в этом деле постыдным и жалким голосом.

- Настенька, - говорил он. - Не я. Ей-бо... Ученики? Ученики могут. У меня ученики способные. (Имелись в виду Васька и Нинка.) Но сам я, Настенька, ни сном ни духом.

"Все же старый был, а она молодая", - подумал Васька.

Он выгладил брюки, начистил башмаки, побрился и уселся к столу в комнате, пахнущей чистотой.

Соски разошлись по всем школам. Стали бичом среднего образования. Мальчишки носили соску с водой в кармане, зажимая дырочку пальцем. Были обливаемы все - от первоклассников до директоров. Автор же, Эдисон, так сказать, не тщеславен был. По его челу прокладывало морщины другое открытие.

- Васька, - говорил он, - читал я, будто музыка вызывает в мозгах ощущение цвета. Врут. Или путают. Васька, это цвет порождает у нас в душе музыку. Зайдешь, например, в Зимнем дворце в белую залу - один звук. Зайдешь в голубую - звук другой. А в пестрой зале, по-дурному выкрашенной - к примеру, в кино "Форум", - создается в голове гудение, в душе обида, будто тебя обругали. Ты, Васька, когда писать начнешь, прислушивайся к цвету.

- Вы об этом Нинке рассказывайте, - отвечал маляру-живописцу Васька. - Она художница. А я в другом направлении рулю, может быть в самолетостроительном.