Боль

Правда, одно примечательное событие в жизни этой больницы все же произошло. Главное московское медицинское управление на свой страх и риск (больница-то считается московской, просто находится вне Москвы) ввело в штат больницы службу внешней охраны. В связи с чем число побегов резко сократилось с двух с половиной сотен и последние два года держится на цифре 30. Но даже и эти тридцать, даже и выписанные, а не сбежавшие, куда они идут, когда за ними закрываются ворота лечебницы? В консерваторию, думаете, музыкой лечить больную душу? Нет. Они идут на улицу. И когда они убивают по 5 человек в подъезде и приезжает съемочная группа телевидения, не закрывайте лицо кружевным платочком. Сколько человек нужно убить, чтобы в Минздраве все-таки вспомнили, что есть такие психически больные, от которых нужно спасаться, то есть охранять от них общество.

Недаром врачи-практики твердят, что лечение и содержание опасных психически больных труднее, чем их экспертиза. Конечно, все тут важно, но если ошибку в экспертном заключении можно хоть как-то исправить, то лечение, которое от безденежья превращается в мучение, — исправить практически нельзя.

А может, все-таки можно предвидеть, ну хоть как-нибудь рассчитать, как поступит больной Иванов?

Борис Владимирович Шостакович, когда его спрашивают о прогнозе, всегда вспоминает рассказ Ивлина Во о человеке, который тридцать лет находился в психиатрической больнице (убил велосипедистку). Этот человек вышел из больницы и на другой день сам вернулся, потому что снова встретил девушку на велосипеде.

Приговоренные к жизни

Мы поднимаемся по лестнице, и кто-то сзади говорит, что бывший монастырь очень даже подходит для пожизненного заключения. Монахи сами заточали себя здесь. Я не оборачиваюсь. Я уверена, что мысли всех людей, которые здесь находятся, всех — и осужденных, и тех, кто их охраняет, никогда, ни при каких обстоятельствах не становятся достоянием других. Я ещё только иду по коридору, ещё только смотрю на двери камер, "глазки" которых завешены кусками черной кожи, но уже не сомневаюсь, что рассказать об этом нельзя.

Открывают первую дверь.

Два человека, находящиеся в камере, молниеносно оказываются у стены, в которую упираются поднятыми руками, ноги расставлены на ширину плеч, а дежурный по камере начинает отчаянной скороговоркой: имя-фамилия, осужден по статьям…

Дежурный инспектор: "Отставить". Скороговорка тотчас прекращается. Итак, первое, что я узнаю: "пожизненники", как их здесь называют, содержатся в камерах по двое, иногда — в одиночку. Шконки, нары, двухъярусные кровати — называйте как хотите, стол, стулья, умывальник, зарешеченное окно… Лежать днем нельзя (если только врач не пропишет постельный режим), из камеры одного осужденного выводят трое дежурных. Разумеется, в наручниках.

На работу, если она есть, выводят по двое. "Работа" — это другая камера, такая же по размеру, только в ней не нары, а швейные машины.

Все ли ходят на работу?

Не все. Кто не хочет, того не заставляют.

В Москве один журналист сказал мне перед отъездом сюда, что до него дошли верные слухи, что осужденных в "пятаке" (так называют эту колонию) содержат в кандалах. А вечером начальник колонии Алексей Васильевич Розов скажет: мне позвонил знакомый и спрашивает, а правда ли, что у тебя осужденные готовят на кострах?

Смешные люди. Все гораздо страшней.

Костра эти люди не увидят, может быть, уже никогда.

Слово "никогда" — здесь главное слово.

И первый человек, которому я объясняю, что я журналист и хочу задать несколько вопросов, сразу же говорит мне: "Я не виноват. Лучше смерть. Я уже не знаю, чего от себя ждать".

* * *

Дежурный Владимир Юрьевич Туманов, человек с хорошим, добрым лицом и глазами, из которых смотрит мука, открывает дверь камеры. На табличке написано: "Кириллов Анатолий Иванович, 1961 года рождения". С особой жестокостью убил женщину и водителя машины.

Я весьма некстати думаю про Туманова. Почему в глазах мука? А Кириллов худой, мы про таких в школе говорили: гремит костями. Отец и мать парализованы. Кириллов рассказывает, что много читает, буквально все подряд, лишь бы время шло. Вину признал и ни на что не надеется.

Книги в библиотеке есть, у многих в камерах лежит "Московский комсомолец".

Мне очень хочется выйти на улицу и постоять во дворе. Идем на улицу. Туманов улыбается — его улыбку я читаю так: кисейная барышня из Москвы, ходит с блокнотиком, покажите мне то, расскажите это.

Снова идем по коридору. Стараюсь понять, чем пахнет. Пока не поняла.

Открывается следующая дверь, я завожу свою скороговорку. Не возражает ли Вячеслав Князев, если я задам ему…

Ему тридцать шесть лет, и говорит он так, как говорят в последний раз. Он убил жену и двухлетнюю дочь.

Князев — уроженец Коми. В первый раз он был осужден на 12 лет лишения свободы за убийство и грабеж. За примерное поведение был освобожден досрочно 25 октября 1990 года, а 2 декабря, то есть месяц спустя, он убил жену и собственного ребенка.