Боль мне к лицу

Кажется, будто квартира сжимается до размеров маленькой, узкой коробки, находится в которой — выше моих сил.

Я касаюсь обоев с цветочным рисунком, пытаясь заверить себя, что пространство неподвижно и статично. Пальцы ощущают выбитый на бумаге бездвижный узор, но тревожное ощущение не пропадает. Прочь, прочь из дома.

Но, даже оказываясь на свежем воздухе, я не сбегаю от самой себя. Опаленные поцелуем, припухшие губы напоминают о произошедшем. Я представляю перед собой Ивана. Разгоряченного, отвечающего на мои движения с тяжело скрываемой страстью. Его слова — «я уже не могу сам» — отдаются тяжелым набатом в груди, и мне одновременно и хорошо от них, и плохо. Разобраться в ощущениях становится сложнее с каждым днем.

«Может, все-таки начать пить таблетки?», — размышляю, скрываясь в тени сиреневого куста, но тут же отгоняю эту идею.

Выписанные лекарства хранятся в кухонном ящике; я трижды обещаю их пить, согласно инструкции — дважды в больнице при выписке, в третий раз — Ивану. Разговор с ним выходит коротким, — если станет хуже, держать меня на свободе никто не будет. Я соглашаюсь с его доводом, понимая, что шесть таблеток в день — три желтые и три белые, — за неделю доведут меня снова до овощеподобного состояния, поэтому методично спускаю их в унитаз. Отрешенный взгляд вдаль, неконтролируемое слюнотечение, незакрывающийся до конца рот с то и дело съезжающей в правый бок челюстью. Тяжелый, неповоротливый ум, где каждая мысль словно пробирается через густой, ватообразный туман. Лекарства если и помогают, то только лишь в подтверждении моего диагноза, словно подстраивая под стандартный внешний облик пациентов психбольницы. И только голоса учат, как избежать этого состояния, когда они не могут докричаться до меня сквозь психотропные препараты. Наверное, это действительно шизофрения, но проще мириться с ней. Справлялась же я как-то последние четыре месяца? Справлюсь без них и дальше.

Когда в кусты залетает детский мячик, я вздрагиваю всем телом, испуганно озираясь по сторонам. На торце дома, возле которого я прячусь, нет окон, только лавка с валяющимися под ногами пластиковыми баллонами из-под пива, смятыми сигаретными пачками и шелухой подсолнечника. Один из тех пацанов, что недавно здоровался за руку с Иваном, подхватывает футбольный мяч, лишь на секунду замирая в нерешительности, когда замечает на лавке мою ссутулившуюся фигуру. Я провожаю его взглядом, решая, что и здесь для меня не лучшее место.

Я брожу по улицам до самого утра, не замечая холода и маршрута. Ноги гудят, но я не останавливаюсь.

Есть ли шанс, что среди тысячи встреченных лиц я вдруг найду одно, нужное? Почувствую я запах убийцы, флер смерти, источаемый его гниющей душой? Небо почти не темнеет, освещаемое уличными фонарями, всполохами рекламных вывесок, зазывая, словно ночная лампа мотыльковые жизни.

Я думаю о бабочках, о синей с карим ободом. Какое послание скрыто за этим подарком?

— Где ты? — обращаюсь к нему, страшась встречи и одновременно жаждая.

«Не зови его!»

«Я боюсь маньяков!»

«У нас даже ножа нет, а у тебя сил — как у таракана дохлого».

Шептуны рядом всю ночь, но мысли о маньяке лишь чуть отвлекают их от обмусоливания поцелуя с Иваном.

Рассвет словно разрастается из так и не наступившей ночи: сумерки переходят в прохладное утро. Когда усталость становится невыносимым спасением, вытесняющим все ненужные мысли прочь, я дохожу до Ваниной квартиры. Ноющие от непривычной нагрузки ноги блаженствуют без обуви, я разминаю отекшие ступни, массирую икры. Почти восьмичасовая прогулка в тонкой рубашке заканчивается озябшими руками. До упора поворачиваю кран с горячей водой, пытаясь отогреться, и подставляю замёрзшие пальцы под обжигающие струи.

Зеркало в ванной постепенно запотевает, скрывая от меня собственно отражение, словно покрываясь дымкой. Когда поверхность перестает быть прозрачной, я принимаюсь водить по ней пальцем, не сразу осознавая, что рисую.

Бабочка.

Нервным движением провожу по зеркалу, стирая изображение, и отправляюсь в кровать.

Сна так и нет, впрочем, ненужным размышлениями места тоже не находится.

Наслаждаясь ощущением от приятной усталости в теле, я созерцаю потолок, чувствуя себя таким же белым, пустым полотном.

Иван приезжает без одиннадцати час. Я слышу в приоткрытое окно, как тормозит автомобиль у нашего подъезда, и даже не глядя, понимаю, кому он принадлежит. Особая, чуть резкая манера вождения за эти дни становится хорошо знакомой. К встрече с ним я не готова, оттого отчаянно прячу глаза, пытаясь зацепиться взором за любой предмет на кухне: часы, обои с рисунком из кофейных зерен, нестираемое пятно на светлой поверхности шкафа.

Чтобы закрыть машину и подняться на третий этаж Доронину обычно требуется четыре или пять минут. Когда в руках телефон — шесть.

В этот раз он взлетает за две с половиной, сходу отпирая ключами дверь и вваливаясь внутрь, точно после погони.