Большая душа

Веня подолгу следил за работой девочки и искренне, от всего сердца жалел бедняжку. И нынче, как и каждое утро, проверяя время по ее работе, начинавшейся всегда в определенный час, он не мог не подумать о том, что рано или поздно восторжествует справедливость и бедная Золушка будет спасена по велению доброй волшебницы, а ее старая мучительница, злая колдунья, будет превращена в ворону, как злая мачеха принцессы Белоснежки.

Убедившись в конце концов, что утро еще раннее и что он нисколько не проспал, Веня отошел от окошка и поспешил в кухню.

Здесь, на плите, растопленной ушедшей мачехой, закипал ею же заваренный кофе. Тут же стояла кастрюлька с молоком, а на кухонном столе, имевшем назначение и обеденного, в глиняном горшке – остатки вчерашнего супа. Еще тут были два сырых яйца, которые вместе с большим ломтем хлеба и кусочком масла на блюдечке мачеха оставила Вене на сегодня к обеду.

Вечером Дарья Васильевна обычно приносила вместе с провизией на следующий день и немного готовой закуски к ужину, а иногда добавляла чего-нибудь сладенького для Вени.

Наскоро одевшись и умывшись под кухонным краном, Веня напился кофе и принялся за уборку «квартиры», как он важно называл комнату и кухню, нанимаемые мачехой.

Прежде всего мальчик прибрал свою постель, которую собственноручно стелил себе каждый вечер на старом, потертом кожаном диване. Потом взял веник из кухни и тщательно вымел все помещение, не забыв стереть пыль со всех вещей в комнате. Покончив с этим делом, Веня снова прошел в кухню, тщательно вымыл и вытер кружку, из которой только что пил кофе.

Оставалось только подбросить дрова под плиту, чтобы разогреть щи к обеду, сварить кашу да испечь в духовке деревенскую яичницу с молоком, которую научила его готовить мачеха. Дрова находились между двумя половинками входной двери, и Веня уже собрался было направиться за ними, как вдруг резкий, дребезжащий звук колокольчика нарушил тишину крошечной квартиры, властно заполнив собой все ее немногочисленные углы и закоулки.

Мальчик вздрогнул при первых звуках этого оглушительного звонка. Но тотчас же весело и радостно улыбнулся, и глаза его засияли ярче.

«Дося!.. Наверное, она! Кто же другой будет так отчаянно трезвонить?» – промелькнуло в голове маленького горбуна, и он поспешил к двери.

Глава III

Ну, конечно же, она, Дося!

Едва успел упасть тяжелый крюк, как входная дверь быстро и широко распахнулась под чьей-то энергичной, нетерпеливой рукой.

– Дося!..

Высокая, тоненькая девочка с белокурыми локонами, разбросанными по плечам, с двумя яркими алыми бантами над маленькими розовыми ушками, в слишком коротком платье, из которого она успела вырасти, вошла, вернее – вбежала в кухню и с размаху кинулась к маленькому горбуну, уткнулась лицом ему в плечо и неожиданно громко, судорожно зарыдала…

«Она опять… Опять меня при-би-ла…» – только и смог расслышать Веня сквозь ее рыдания.

Но и этих немногих слов было вполне достаточно, чтобы мальчик понял, в чем дело. С нежной настойчивостью он поднял голову плачущей девочки со своего плеча и заглянул в ее залитое слезами лицо.

– И опять, наверное, ни за что ни про что? И опять ты, конечно, невинно пострадала, бедная Дося? – тоном нежного участия спросил он.

Новые рыдания были ответом на его слова. Потом плачущая девочка неожиданно освободилась из рук своего приятеля, упрямо, как маленькая норовистая лошадка, тряхнула головой и в два прыжка очутилась в комнате. Здесь она повалилась на кожаный диван и, зарывшись лицом в старую потертую гарусную подушку, вышитую когда-то Дарьей Васильевной в подарок мужу, залепетала, всхлипывая и запинаясь на каждом слове:

– Ну, чем я виновата, скажи на милость, что не могу и не умею читать стихи, как она?! Нет у меня таланта ни капли, да и только… Ну, послушай, горбунок, сам подумай: если она такая умная, – не все же должны быть такими?.. И таланта у меня столько же, сколько у черной соседской курицы… Ах ты, Господи! Уж я и не знаю, что мне делать, право… Ведь обидно же слушать каждый раз, что я «дылда» и «тупица», и что мне давно пора подумать о том, как зарабатывать себе самой хлеб, и что я до четырнадцати лет, как камень, вишу у нее на шее… Да разве я сама рада этому? Да что же делать, горбунок, если уж я такая ничтожная и бездарная уродилась?.. Ни шить, ни вышивать не умею. Да и не люблю, признаться… Пускай лучше в дырках вся ходить буду, а ни за что ничего сама себе не починю… Ни за что в мире!.. За это она главным образом и сердится на меня, и бранит меня. А потом – эти стихи!.. Мука какая – декламировать их перед ней!.. Не в силах я этого делать, горбунок ты мой хороший!.. Ты только представь себе: сядет она в кресло, такая нарядная, красивая, благоухающая духами, и начнет смотреть на меня своими чудесными глазами… Смотрит и ждет, когда я начну. А у меня, как нарочно, в голове последние мысли путаются. И под коленками что-то дрожит… Хочется не стихи ей читать, а говорить ей, какая она прекрасная, доб рая, а я гадкая, противная, бездарная перед ней…