Большая грудь, широкий зад

Народу на улице было много, но все почти незнакомые. Все были исполнены чувства стабильности и единения. В толпе шныряло множество детей с «золотыми мышиными какашками», от которых с шипением разлетались искорки. Мы остановились перед Фушэнтаном, чтобы полюбоваться на висевшие с обеих сторон ворот громадины-фонари. В их размытом жёлтом свете на горизонтальной доске над воротами красовались золотые иероглифы благопожелательной надписи.

Через распахнутые настежь ворота были видны ярко освещённые внутренние дворики, оттуда доносились неясные звуки. Перед воротами собралось много народу. Все стояли молча, засунув руки в рукава, и, казалось, чего-то ждали. Бойкая на язык третья сестра спросила стоявшего рядом:

— Дядюшка, кашу раздавать будут, что ли?

Тот уклончиво покачал головой.

— Кашу будут давать только после праздника лаба,^[56]

барышня, — послышался голос сзади.

— А если каши не будет, чего вы тогда стоите? — обернулась Линди.

— Разговорную драму играть будут, — продолжал тот же голос. — Говорят, знаменитый актёр из Цзинани приехал.

Сестра вознамерилась было сказать что-то ещё, но матушка её ущипнула.

Наконец из ворот Фушэнтана вышли четверо молодцов. Они несли длинные бамбуковые шесты с какими-то железяками наверху. Вырывавшиеся из этих штуковин слепящие языки пламени осветили всё пространство перед воротами. Стало светло, как днём. Нет, даже светлее. С полуразрушенной церковной колокольни испуганно вспорхнули устроившиеся там дикие голуби и, громко воркуя, улетели во тьму.

— Газовые фонари! — крикнул кто-то из толпы.

Так мы узнали, что кроме масляных ламп, керосиновых ламп и фонарей со светлячками есть ещё и газовые фонари и светят они ослепительно ярко. Четверо смуглых молодцов возвышались перед воротами Фушэнтана четырьмя тёмными колоннами, образовав четырёхугольник. Из ворот вышли ещё несколько человек, они несли свёрнутую циновку из тростника. Проследовав в центр обозначенного четырьмя осветителями пространства, они бросили циновку на землю, развязали верёвки, и она раскатилась. Потом нагнулись, потянули за углы и стали быстро перебирать чёрными волосатыми ногами. Ноги мелькали так быстро, а газовые фонари светили так ярко, что в глазах двоилось и казалось, что у каждого из этих бегущих по четыре ноги, а то и больше, и между ногами нечто вроде сверкающей паутины. От этого рябило в глазах и создавалось впечатление, что в паутине барахтаются маленькие жучки. Расстелив циновку, актёры выпрямились, повернулись к зрителям и застыли в театральной позе. Лица размалёваны разными цветами, будто крашеные куски меха. Тут и леопард, и пятнистый олень, и рысь, и полосатый барсук — любитель таскать съестные подношения из храмов. Быстро перебирая ногами — два шага вперёд, шаг назад — и пританцовывая, они скрылись за воротами.

Под шипение газа мы молча ждали. Ждала и тростниковая циновка. Четверо молодцов с шестами превратились в чёрные каменные статуи. Неожиданно ударил гонг, и все вытянули шеи, чтобы разглядеть, что делается внутри, за воротами, но мешал белый экран^[57]

с большим иероглифом «счастье», взятым в рамку. Казалось, прошла целая вечность, и вот наконец на сцене появилась физиономия Сыма Тина, старшего хозяина Фушэнтана. Бывший голова Даланя, а теперь глава Комитета поддержки, он, держа в руках гонг, покрытый вмятинами от колотушки, и будто нехотя ударяя в него, сделал круг на циновке. Потом вышел на середину и обратился к нам:

— Земляки! Деды и бабки, дядья и тётки, братья и сёстры, сыновья и дочери! Мой младший брат добился успеха — разрушил железнодорожный мост. Эта добрая весть разнеслась далеко по округе, поздравить нас прибыли многочисленные родственники, они поднесли более двадцати благопожелательных свитков. Чтобы отметить эту выдающуюся победу, брат пригласил труппу актёров. Он и сам выйдет на сцену и сыграет роль в новой пьесе для просвещения сельских жителей. Давайте даже в праздник фонарей не забывать о героической войне Сопротивления! Не позволим япошкам топтать нашу родную землю! Сын Китая Сыма Тин больше не глава их Комитета поддержки! Земляки, мы, китайцы, не будем служить этим сукиным детям японцам!

Он произнёс всё это гладко и с выражением, поклонился зрителям и бегом вернулся к воротам, откуда уже выходили музыканты с хуцинем,^[58]

бамбуковой флейтой и пипа,^[59]

таща за собой табуретки.