Большая грудь, широкий зад

– Вот гад, ети его, сукин сын! Жри! Чтоб тебе подавиться, пес старый! – Достал мятый носовой платок, вытер руки, и они с приятелем ушли.

Старик отбежал к стене, присел на корточки и стал неторопливо доедать грязный кусок, тщательно прожевывая и явно наслаждаясь его запахом.

Фигура Ша Цзаохуа по-прежнему мелькала среди толпы, из которой особенно выделялся человек в стеганой ватной спецодежде рабочего-нефтяника и в ушанке из собачьего меха165

. Манерно зажав в зубах сигарету, он бочком, как краб, проталкивался вперед, провожаемый завистливыми взглядами, и его глаза со шрамами на веках просто излучали самодовольство. Цзиньтун узнал его. «Человека одежда красит, а коня – сбруя», – вздохнул он. В рабочей форме и ушанке из собачьего меха известный всей деревне лоботряс Фан Шисянь будто преобразился. Для многих вообще была в диковинку такая спецодежда из грубой синей ткани, подбитая ватой. Она топорщилась между стежками, плотная и, без сомнения, теплая. За Фан Шисянем кругами ходил смуглый, как обезьянка, подросток. Порванные в шагу ватные штаны, торчащий сзади грязным овечьим хвостиком клок ваты, рваная куртка без пуговиц, не скрывающая коричневый живот, на голове не волосы, а какое-то воронье гнездо. Вдруг он подпрыгнул, сорвал с головы Фан Шисяня ушанку, натянул себе на голову и вертлявой собачонкой прошмыгнул среди толкающихся людей, теснящихся, чтобы согреться. Народ стал толкаться еще пуще, послышались крики. Фан Шисянь схватился за голову, застыл, не понимая, что произошло, и только потом с воплем погнался за похитителем. Тот бежал совсем даже не быстро, будто нарочно поджидая Фан Шисяня, который с проклятиями ломился сквозь толпу. Его взгляд был устремлен на ушанку, на ее блестящий мех. Он налетал на людей, его отталкивали в разные стороны так, что он вертелся юлой. Всем хотелось поглазеть на это зрелище; даже «юные застрельщики» из хунвэйбинов позабыли о классовой борьбе и, предоставив «уродов и нечисть» самим себе, проталкивались поближе. У ворот сталепрокатного цеха коммуны сидели на корточках девицы и торговали жареным арахисом. Это было запрещено, и они были начеку, чтобы в случае чего успеть улизнуть. Стоял морозный двенадцатый месяц по лунному календарю, а над большим прудом неподалеку поднимался пар: цех сбрасывал туда темно-красные сточные воды. Добежав до берега, юнец сдернул ушанку и зашвырнул аж на середину пруда. Народ застыл от неожиданности, а потом злорадно загудел. Ушанка сразу не утонула и плавала на поверхности.

– Поймаю – шкуру сдеру, щенок! – бушевал Фан Шисянь. Но «щенка» давно и след простыл. Фан Шисянь метался по берегу, не сводя глаз с красавицы ушанки; по щекам у него текли слезы.

– Дуй домой за шестом, молодчик, – посоветовал кто-то. – Найдешь – и бегом назад.

– Пока он шест найдет, десять таких ушанок утонут, – возразил другой.

Шапка и впрямь стала тонуть.

– Раздевайся, братва, айда ловить, – раздался чей-то голос. – Кто выловит, тому и достанется!

Услыхав такое, Фан Шисянь засуетился. Он быстро скинул новенькую спецодежду, в одних трусах робко ступил в воду, пробуя дно, и погрузился по грудь. Ушанку он в конце концов выловил. Но пока все пялились на пруд, откуда-то стрелой выскочил тот самый юнец, заграбастал одежду и скрылся в проулке. Там мелькнула стройная женская фигура и тут же исчезла. Когда Фан Шисянь с мокрой ушанкой в руках выбрался на берег, его ждали лишь драные башмаки и рваные носки.

– Вещи, где мои вещи! – вскричал он, озираясь по сторонам, и крики тут же перешли в рыдания. До него дошло, что одежду стащили и что фокус с ушанкой лишь часть хитроумной задумки воров, на которую он и попался. – Силы небесные, мне конец! – громко завопил он и, прижав к груди ушанку, бросился в пруд.

– Спасайте его! – раздались крики, но в такой холод, когда, как говорится, вода на лету замерзает, – правда, в пруду она была теплая, – раздеваться никому не хотелось. Войти в воду легко, а вот выйти – мало приятного. Фан Шисянь барахтался в пруду, а народ восхищался действиями воришки:

– Хитро придумано, хитро!

Неужели матушка забыла, что ее водят напоказ толпе? Эта вырастившая целый выводок дочерей пожилая женщина, у которой было столько же известных зятьев, сбросила позорный колпак и поковыляла к пруду на своих маленьких ножках.

– Ну что уставились? Человек тонет, а вам и горя мало! – сердито бросила она зевакам и схватила метлу у случившегося рядом продавца этого товара. – Эй, племянник семьи Фан! – крикнула она со скользкого берега. – Что за глупость удумал? Быстро хватайся за метлу, я тебя вытяну!

Может, потому, что вонь от воды шла невыносимая, умирать Фан Шисянь передумал. Он ухватился за метлу и, дрожа, как ощипанная курица, выкарабкался на берег. Губы у него посинели, он не мог вымолвить ни слова. Матушка сняла свою ватную куртку и накинула ему на плечи. В женской куртке с широкими рукавами он выглядел комично, и народ вокруг не знал, смеяться или плакать.

– Обувайся, племянник, и дуй домой, – скомандовала матушка. – И шевелись давай, чтобы по`том прошибло, иначе точно окочуришься.