Большая грудь, широкий зад

Колонной по два прибыли бойцы кавалерийского эскадрона, батальона мулов и бойцы в штатском. С оружием в руках или на плече, они таращились по сторонам, на женщин. Одна за другой приплелись бродячие собаки — целая свора. Звёздочка с месяцем скрылись за чёрными тучами, и всё вокруг поглотила тьма. Лишь печально стрекотали насекомые и бурлила в реке вода.

— Включай генератор! — приказал сидевший перед нами, чуть левее, Сыма Ку. Он щёлкнул зажигалкой, прикурил и погасил её, величественно помахав рукой.

Генератор был установлен в развалинах дома мусульманки. Закопошились какие-то чёрные тени, зажёгся ручной фонарик. Наконец машина заработала, поначалу то громко, то тихо, потом размеренно. Над головами у нас вспыхнул проектор. Толпа восторженно ахнула. Сидящие впереди оборачивались, чтобы посмотреть на льющийся из него свет.

Как и в первый вечер, белый луч искал белое полотно, а в снопе света беспорядочно плясали мотыльки. При виде их громадных теней на белом полотне пронёсся вздох удивления. Но во многом в этот вечер всё было не так, как в первый: Сыма Ку не вскочил, и белый луч не просвечивал его уши. Вокруг стало темнее, и луч белого света казался ещё ярче. Воздух был пропитан влагой, из полей потянул ветерок, зашелестели ветви деревьев. Раздавались крики ночных птиц. Слышно было, как на реке выпрыгивает из воды рыба. У дамбы покрикивали мулы, на них обычно приезжали чужаки издалека. Где-то на задворках лаяли собаки. На юго-западе в низко нависшем небе посверкивали зеленоватые молнии, а вслед за ними глухо прокатывался гром. По магистрали Цзяоцзи промчался состав с артиллерийскими снарядами, и ясно доносившийся перестук огромных колёс по рельсам звучал в унисон с размеренным стрекотанием проектора. И уж совсем необычно было то, что я смотрел на появляющиеся на белом полотне картинки с гораздо меньшим интересом. Днём Сыма Лян сообщил по секрету:

— Младший дядюшка, отец купил в Циндао[105]

новое кино, там женщины в чём мать родила купаются.

— Ври больше, — не поверил я.

— Правда-правда! Сяо Ду сказал, что за ним поехал на мотоцикле Чэнь, командир батальона штатских, и что он скоро должен вернуться.

И вот на тебе, показывают ту же старую картину. Надул меня Сыма Лян. И я ущипнул его за ногу.

— Ничего я не надул. Может, сначала покажут старую, а потом будут крутить новую. Подождём давай.

То, что будет после того, как застрелят медведя, я уже знал. Знал, что охотник с женщиной будут кататься по земле, — стоило мне закрыть глаза, все эти картинки прокручивались в голове. Так что я с большим вниманием поглядывал по сторонам, наблюдая в темноте и за сидящими впереди, и за тем, что происходит вокруг.

Чжаоди ещё не оправилась после родов и сидела в специально принесённом для неё кресле цвета охры с высокой спинкой, накинув на плечи зелёное шерстяное пальто. Слева от неё в таком же кресле восседал командир Сыма Ку. На спинке кресла висела его накидка. По левую руку от него в изящном плетёном кресле устроилась Няньди. На ней было белое платье — не то, что с длинным шлейфом, а другое, облегающее, с закрытым воротом. Поначалу все сидели выпрямившись, с застывшими шеями, хотя большая голова Сыма Ку время от времени склонялась вправо, и он что-то вполголоса говорил Чжаоди. К тому времени, когда охотник на белом полотне закурил, шея у Чжаоди устала, поясница тоже, и она скользнула в кресле вниз, откинув голову на спинку. Смутно виднелись отливающие белым украшения из нефрита и жемчуга у неё на голове, чувствовался запах камфоры от её платья, а я чётко слышал её похрапывание. Когда грудастая женщина спрыгнула с повозки и побежала, Сыма Ку заёрзал, а Чжаоди уже дремала. Няньди же продолжала сидеть прямо. Левая рука Сыма Ку пришла в движение, она двигалась медленно, бесформенная и чёрная, как собачий хвост. Его ладонь — своими глазами видел! — его ладонь украдкой легла на бедро Няньди. Та даже не дёрнулась, словно дотронулись не до неё. Мне это не понравилось: не то чтобы рассердило и не то чтобы испугало. В горле пересохло, тянуло кашлянуть. Небо над болотами и висевшую над ним большую серую тучу, похожую на клок старой ваты, расколола скрюченная ветка зеленоватой молнии. Сыма Ку моментально отдёрнул руку, закашлял, словно заблеял, повернулся всем телом и вытянул шею, чтобы посмотреть в сторону проектора. Я тоже оглянулся. Бэббит, с дурацким выражением лица, стоял, не отводя глаз от маленького отверстия, из которого исходил свет.

На белом полотне начались объятия и поцелуи. Там, где расположилось воинство Сыма Ку, засопели и сдавленно задышали, а сам Сыма Ку грубо запустил руку между ног Няньди. Та медленно подняла левую руку к затылку, словно поправляя причёску, но я видел: ничего она не поправляла, заколку она вытаскивала. Потом рука опустилась, а Няньди сидела всё так же прямо, словно аршин проглотила, якобы увлечённая фильмом. Рука Сыма Ку дёрнулась. Он втянул носом воздух — уж не знаю, холодным он ему показался или горячим — и медленно убрал руку. Потом снова притворно кашлянул по-козлиному.